Форум » Антология лучших рассказов, размещенных на форуме » Новиков А. Закат домостроя. Цикл рассказов » Ответить
Новиков А. Закат домостроя. Цикл рассказов
Admin: Закат домостроя. Цикл рассказов С любезного разрешения Автора перепечатываю 2 рассказа из цикла "Закат домостроя".
Ответов - 43, стр:
1 2 3 All
Admin: Стерпится-слюбится История времена заката домостроя Зима в России длится долго, и солнечные дни настанут очень-очень нескоро. В тот зимний день с самого утра на небо наплыли тяжёлые облака, подул ветер. Но в купеческом доме Серебряковых было тепло. Из труб валил дым. Тут на старый тополь, рядом с домом, села черная ворона, громко каркнула, затем поднялась и полетела по направлению к церкви. – Батюшки светы! – всполошилась Вера Павловна, гувернантка Нади, на всякий случай перекрестилась и засобиралась в церковь. – Не к добру это! Самая верная примета, что в доме покойник будет! За что нас так карает Господь? И так в роду почти никого не осталось! Отец да дочка! Вот и вся семейка! Ох, грехи наши тяжкие! "Вот накаркала мне ворона родительское благословление!" – шестнадцатилетняя Наденька в шубке, нарядном платке, стряхнула с сапожек снег и посмотрела вслед вороне и вошла в дом. На пороге она встретила свою старую гувернантку, та наскоро перекрестила разрумянившуюся с мороза девушку и пошла молиться богу. Надя Серебрякова была невысокой девушкой с миленьким личиком, с белокурыми волосами, заплетенными в косу, карими глазами. Папа, Петр Федорович Серебряков – купец I гильдии, почетный гражданин города – был владельцем прекрасного дома на центральной улице. Родовой дом был велик, добротен, на фундаменте каменном, сложен из лиственницы. Но после эпидемии он опустел: даже печи не все топились: не для кого. "Господи, прости меня грешную! И пошли папе чуточку христианского милосердия!" – Надо сказать, что и без всякой птицы папина реакция на успехи любимой и милостью Господа единственной дочери в гимназии, и в особенности замечания по прилежанию, не сулила для нерадивой гимназистки ничего хорошего. Петр Федорович вел собственное дело по торговле обувью и кожевенными изделиями, доставшееся ему от родителей, принимал деятельное участие в благоустройстве родного города: выделял средства на содержание школы, больницы, торговых рядов и пожарной каланчи. – Надя, небесный покровитель наш Тихон Задонский к образованию подходил со всею ответственностью. Нередко, тогда как его сверстники позволяли себе играть и шалить, он засиживался за учебниками. А вы что? Я предупреждал вас, что если ваши отметки и прилежание не улучшатся, возьму розги? – Напомнил папа. – Тихон меня на это благословит! Прошу вас в людскую!! Когда папа сердился, он всегда обращался к дочери на "Вы" – Да, папенька, – ответила Надя, понимая, что наказание неминуемо и спорить бесполезно. Папа, Петр Федорович был полноват, страдал одышкой, но силой обладал такой, что мог гнуть подковы. Из семейных средств жертвовал крупные суммы на храм, за что неоднократно в благословение от Святейшего Синода получал грамоты, был награжден золотой медалью и иконой Тихона Задонского. – Идите в людскую ждите меня, – скомандовал рассерженный мужчина, и потеребил бороду, что было наивысшим проявлением гнева. – Настало время объяснить вам, грешнице, что не для того я трачу кровно заработанные деньги на ваше обучение, чтобы вы могли лениться. Может быть, розги помогут изменить отношение к учебе! И еще, гувернантки и дворника нет, так, что если у вас хватит ума упрямиться, я позову Ивана, нашего приказчика! "Только приказчика не хватало!" – Подумала девушка. А вслух ответила: – Хорошо, папенька! Надя не была непослушной девушкой. Просто от природы ленивой, и теперь за это предстояло вкусить последствия. Смерть няньки в прошлом году обернулась для неё настоящей трагедией. Не стало у сиротиночки единственной защитницы. Слов нет, хороша Наденька, да ленива! Губки алые, на щёчках нежный румянец стал пунцовым. Фигурка стройная, коса ниже пояса. Молодого приказчика, рыжего Ивана Архипова – широкоплечего рослого парня усыпанного веснушками, что явно к ней неровно дышал, Наденька стеснялась: он уже несколько раз снился ей во сне, при этом на ней было подвенечное платье, а он безродный... Папа наверняка лучше партию подберет! Надо сказать, что отец порол Надю не так уж часто, но когда Петру Федоровичу, уважаемому в городе человеку, приходило на ум взять ремень или розги, это всегда становилось мучительно болезненным и очень-очень стыдным. Но протестовать она и не думала, принимая строгость отца как должное. Комнатушка приказчика располагалась рядом с кухней и каморками дворника. – Только не с приказчиком! – Внутренне содрогаясь, Надя вошла в людскую, затворила за собой дверь и сама отодвинула скамью, на которой спал дворник, от стены. В прошлый раз, когда она этого не сделала, папа позвал приказчика, и пришлось вынести наказание в его присутствии. Одета она была в гимназическое платье и передник. Все это предстояло снять. Всегда Надя порку получала в таком виде, в каком по субботам моются в бане. Законной девичьей стыдливости отец не понимал. «Быть чистыми перед глазами Господа ничто не должно быть скрыто от него». Барышня встала перед образами на колени. Спас Нерукотворный и Тихон Задонский строго смотрели на нее. Знала Наденька хорошо, что вскорости будет дальше. – Побьет не убьет! – Девушка храбрились, а в душу запала такая тоска, смешанная со страхом, что жить не хотелось. "Была бы мама жива, она бы за меня заступилась! Но холера выкосила нашу семью! Кончаются Серебряковы! Осталась я, да папенька!" – Надя молилась на коленях перед образами, надеясь на милосердие и заступничество святых. Времени печальные воспоминания у нее не было. Ожидание порки было ужасным! Вскоре Надя услышала тяжелую поступь отца. Половицы скрипели, когда здоровенный мужчина шел по огромному купеческому дому. Строго-настрого запрещал купец прислуге входить в людскую во время порки без разрешения и особой надобности. Но тут не утерпел приказчик, снял чирики и босиком пошел подслушать, что купец с дочерью делать будет. Уж очень в прошлый раз нагая дочка хозяина ему приглянулась. Когда купец отворил дверь и затем закрыл ее за собой, Надя, трясясь телом и содрогаясь душой, встала с колен, вышла на середину и сделала папе реверанс. Мучительную и страшную минуту переживала она. Он стоял перед дочерью, выпятив вперёд живот – своё главное достоинство. Наде суровый отец всегда казался значительно больше, когда собирался приступить к воспитанию. Сердце Нади отчаянно забилось, когда она увидела длинные мокрые прутья в руках отца. "Ремнем сегодня не обойдется!" – Поняла она. Длинные темно-красные прутья выглядели ужасно страшно в огромных папенькиных руках. Надя знала, как искусен Петр Федорович в их применении. Воспитывал он единственную дочь по домострою. – Раздевайся и ложись на скамью! – Купец улыбался крупными как у лошади с желтыми зубами. "Вот и все!" – Надя поняла, что сейчас ни один святой не поможет в ее печальной участи. С дрожью в коленях, Серебрякова сняла передник, взялись руками за подол платья, стащила его через голову, следом от чулок и нижних рубашек с панталончиками освободилась. И осталась, в как баньку собралась, сложила всю одежду на стул. Изразцовая печь великолепно грела, но Наденьке, от предвкушения неминуемого наказания стало холодно. Перед поркой она всегда раздевалась перед отцом, но с каждым годом это становилось все тяжелее. Груди у шестнадцатилетней Нади большие, круглые, тело пышное, а вот зад, как считал Петр Федорович, маловат. – Господи, пронеси, – обнаженная Надя перекрестилась, поцеловала нательный крестик, и легла на скамью. – Отврати гнев, папенькин! В глазах стояли слезы. – Жалко девицу, – думал приказчик, слегка приоткрывая дверь. Петли, смазанные салом, не скрипнули, зато теперь он мог не только слышать, но и видеть происходящее. Приказчик, здоровый рыжий детина, уже три года служил у купца и заслужил его полное доверие усердной службой. Может и воровал, да ни разу не попался. – Такая красавица выросла! Порода Серебряковых! – Рассуждал Иван. – Отец у неё взаправду лишку строгий. Не ровня я ей, ох не ровня, а то бы посватался! – Все дети в семье небесного нашего покровителя Тихона Задонского воспитывались в любви к Богу, и эта любовь спасала семью от чрезмерной печали и скорби в трудные времена. – Купец привычно засучил рукава, выбрал первый прут и протянул дочери для поцелуя. Та безропотно поцеловала прут, который вот-вот вопьется в ее тело. Взор приказчика из-за приоткрытой двери сосредоточился на бледном, круглом заде, которому очень скоро предстояло поменять цвет. Купец стоял к нему спиной, а Наденьке было не до разглядывания того, что творится за приоткрытой дверью. – Не жалей розги для дочери своей! – Петр Федорович изогнул прут и попробовал его в воздухе: Несчастная гимназистка была в том состоянии, когда розга уже поднята над тобой, готовая упасть в любую секунду. Ан, не падает. Ждешь удара, а его все нет. И от этого томления так тяжко, что даже дышать тяжело. – Руками возьмись за ножки скамьи! – Приказал папенька. – Ты знаешь, что будет в случае неподчинения. Надя тотчас же послушалась, так как видеть приказчика с веревками ей совсем не хотелось. Приказчик Иван, которому Петр Федорович Серебряков полностью доверял и полагался на его сметку не раз доказывал хозяину свою преданность, ждал начала жуткого домашнего спектакля. – Моя вина – ваша, папенька, воля! – Девушка зажмурилась, чувствуя легкое постукивание прутом по заду. Она знала, что вскоре получит первый обжигающий удар, но папенька не торопился. Впрочем, приказчику слишком долго ждать начала наказания не пришлось. – С Богом! Приступим! – Петр Федорович перекрестился на иконы, перекрестил дочь, поднял прут, и хлестнул им поперек зада, спокойно наблюдая, как Наденька приняла "благословление" с достоинством. Значит, на помощь приказчика звать не придется. Спустя мгновение после похожего на выстрел звука прута, тело Нади судорожно дернулось, и у девушки вырвалось жалостное всхлипывание. След прута наливался красным. Надя этого не видела, но чувствовала как боль, напоминавшая ожог раскаленной проволокой превращается в зуд. Надя не раз и не два была порота, и прекрасно знала, чего ожидать от свидания с прутом, но никогда не была готова к жутким мучениям от оного. Приказчик видел, что купец не торопился, но и пощады не давал. Вскоре тело несчастной вздрагивало от боли, слезы лились потоком. Конечно, Наденька знала, что папа любит ее всем сердцем, и желает ей только хорошего, но сейчас это было слабым утешением. Папа тяжело, с хрипотцой дышал, и прервал наказание только для того, чтобы вытереть пот большим клетчатым платком. Девушка, повернув голову, увидела, как покраснело папенькино лицо. Тут порка продолжилась: Прут снова рассек воздух и впился в нежное тело. Несчастная металась, стонала, плакала, сучила ногами, но рук от ножек скамьи не отрывала, а приказчик подслушивал под дверью, не собираясь вмешаться. – Господи, благослови! – Купец хлестнул, заметив скрюченные пальцы ног и побелевшие костяшки на руках Нади, отчаянно старавшейся перенести суровое наказание с достоинством дочери, почитающей руку отца. Несчастной было больно. Боль нарастала с каждым ударом. Она была не в состоянии думать ни о чем, кроме этой боли, даже законный девичий стыд куда-то подевался. – Юные бо люди более научаются от дел, нежели от слов и наказания... Потому сугубое горе отцам, которые не токмо не научают детей добра, но соблазнами своими подают повод ко всякому злу! Таковые отцы не телеса, но души христианские убивают! – Петр Федорович, цитируя святителя Тихона Задонского*, не будучи жестоким человеком, был уверен, что пороть надо достаточно сурово. Конечно не так, как каторжников в тюрьме, но чтобы было памятно и не хотелось повторения. – Помоги, Господи! – Мужчина не торопился, затягивая болезненный сеанс, чтобы Надя не только полностью ощутила мучительную боль от справедливого сурового наказания, но вела себя на скамье с возможной учтивостью. Он чувствовал, что кровь в его голове стала пульсировать, а перед глазами появились стеклистые червячки. "Вызову лекаря, чтобы поставил мне пиявки! Решил купец, но порку закончу! Наденька не убегает со скамьи и не закрывается, значит, она почитает своего отца и его права на воспитание дочери!" – Многие родители, имея слепую любовь к своим детям, жалеют их наказывать за проступок, но после, когда вырастут и неисправными будут, сами узнают свою погрешность в том, что детей своих не наказывали, пока те малыми были. – В четвертый раз купец с силой опустил прут, пробив Надю на стон. "Боже, как она прекрасна!" – Приказчик, глядя на расправу, разгорячился, покраснел, изо рта потекли слюни. Он увидел, что кончик прута захлестнул на бедро, выбив крошечную капельку крови, но девушка удержалась в воспитательном положении. Полосы ложились одна под другой, опускаясь все ниже и ниже. "Господи, прости меня грешную!" – Надя зажмурила глаза, но слезы все равно капали на скамью. Ей разрешалось вертеться во время порки, но запрещалось вставать со скамьи и прикрывать попу руками. От нестерпимой боли она дрыгала ногами в коленях, хотя и пыталась сдерживаться всякий раз, когда жгучий удар обжигал зад. На пятом ударе она по-прежнему боролась с собой, чтобы сдержаться и папе не пришлось звать на помощь приказчика. – Грех, оставленный без наказания, бывает причиной другого греха, а также причиной греховного обычая, что очень страшно. Поэтому за всякий проступок наказывай своих детей по мере проступка, чтобы помнили, за что наказываются, и так бы впредь боялись оступаться! – Да, папенька! – Наденька прекрасно знала эти слова из проповеди Святителя Тихона Задонского, небесного покровителя их семьи, которого папа любил вспоминать во время наказания дочери. * – Когда хочешь, чтобы твои дети исправными и добрыми были, будь сам исправным и добрым и всяким образом берегись подать им соблазн. – Папа продолжил проповедь, поменял прут, обошел вокруг скамьи, отдышался и всадил удар чуть ниже ягодиц, прямо в эту особенно нежную и область, откуда растут ноги. – Иначе ничего не достигнешь, ибо они более внимают твоим словам, делам и поступкам, нежели твоему приказанию и наставлению! Еще одна долгая пауза, потом шестой удар, чуть выше пятого. Сейчас Надя была в шаге от того, чтобы сбежать, но дикая боль сковывала каждое движение. В глазах от каждого укуса розги темнело. "Сколько же он мне назначил? А может – это последний?" Измученная страданиями, сурово иссеченная девушка, казалось, совсем одурела от боли и горя. Приказчик понял, что на этот раз гимназистке не повезло. Папа решил выполнить воспитательную дюжину. Он еще шесть раз хлестнул прутом. Приказчик, наблюдая за наказанием, понял, что очень хочет совершить с дочерью хозяина плотский грех. Надя, дергалась, отчаянно вихляла задницей, которая стала полосатой, из последних сил вылеживая на скамье, как положено. Девушка в этот момент казалось ему самой прекрасной на свете и самой желанной мужской добычей. Наконец, сильнейшая в жизни Нади порка закончилась. – Прощена перед лицом отца! – Бородатый купец покраснел, и глаза налились кровью. – А теперь попроси прощения перед Богом! Можешь встать и помолиться! Глаза у Нади были мутные, блуждали, слезы текли ручьем. Она, снова преклоняя колени и выслушала обычную нотацию: – Это – для твоего собственного блага! И предупреждение перед лицом Господа Бога нашего, что в следующий раз будет хуже! И тут папа захрипел, посинел и мешком упал на пол. – На помощь! – Закричала Надя, забыв, что она голая. Несмотря на двадцатилетний возраст и добродушный вид, в нужный момент приказчик Иван действовал решительно и целеустремлённо. – Кондратий хватил! Все! Отжил свое Петр Федорович! – Приказчик как-то слишком быстро появился в людской. Осмотрев тело, он понял, что помогать бесполезно. Теперь Наденька оказалась в его полной власти! Он окинул ее жадным сально-масляным взглядом, медленно осмотрел нагую хозяйскую сироту от макушки и до кончиков пальцев. – Господи, как сказочно ты хороша! Несчастная Надя буквально заледенела под алчным взглядом хищника, даже перекреститься не было сил. Пытаясь прикрыть нагое тело, она попыталась отойти к двери, но приказчик одной рукой схватил девушку за запястье. Другой рукой коснулся ее лица. Она отпрянула. – Твой папа сейчас отвечает за свои грехи перед богом! Не согрешишь – не покаешься! Не покаешься – не спасешься! – Он оскалился в похотливой ухмылке, и тут же завалил несчастную девушку на пол. Теперь Надя была полностью беззащитна: кухарка ушла на рынок, гувернантка с дворником в церкви, и в доме кроме них больше никого не было. "Накаркала ворона беду! – Подумала девушка. – Не отмолили!" – Нет! Не надо! – Кричала Надя, вздрагивая под грузным телом приказчика. Он же, не замечая ничего, рывком хищника, раздвинул ей ноги. – Папа! Папенька! – Несчастной показалось, что в нее воткнули кол. На секунду она замерла. Боль между ног пронзила с такой силой, что она потеряла дар речи. – Пусти! – В следующую секунду она уперлась руками в его грудь, безуспешно пытаясь скинуть приказчика с себя. Потом стала царапать его и скулить. – Не дергайся! – Он врезал ей увесистую пощечину и с силой надавил. Наденька охнула, закрыла глаза и откинула голову в сторону. "Бесчестье на всю жизнь! Вот так, на полу, как свинку в хлеву!" – Она зажмурилась, стиснула зубы, и больше не сопротивлялась. Ей показалось, что на его лице не было ничего кроме звериного оскала и ледяных колючих глаз, которые были широко открыты. Вскоре все было кончено. И даже сейчас, когда приказчик получил тело, когда смог сломить сопротивление Нади, ее душа так и не подчинилась ему. Обесчещенная девушка горько плакала. Довольный приказчик говорил: – Надя, у тебя есть два пути. Первый: вызвать полицию. Меня сошлют на каторгу, а ты будешь на век опозорена. В лучшем случает – монастырь грехи замаливать, раздашь, как Тихон Задонский свое имущество, а монахи твое наследство поделят! Второй: выходи за меня замуж! Я буду тебе хорошим мужем и отцом нашим детям! Приказчик взял ее за косу, откинул ее голову и посмотрел ей в глаза. Надя перестала плакать: слезы просто кончились. Несколько минут она лежала, не двигаясь, а потом села на полу. На дубовом паркете растеклось пятно крови. – И ты предлагаешь это над неостывшим телом папеньки? – Она посмотрела на него красными от слёз глазами. – Да, говорю! Я люблю вас! Этим я могу искупить свой грех! Взгляды их встретились. На лице Ивана сияла самодовольная улыбка, которую он и не думал скрывать, а на лице Наденьки тоска-печаль. – Памятью твоего отца клянусь, что ты будешь счастлива – все сделаю – выкую и вылеплю – создам нам чудную жизнь. – Пойду, коль Бог простит, а Тихон Задонский благословит! – Наденька сняла с божницы икону Тихона Задонского, перекрестила вставшего на колени приказчика. У Нади с приказчиком получилось как в той поговорке: стерпится-слюбится! После похорон свадьбу сыграли тихо в родовом селе приказчика. Священник не хотел венчать так быстро после похорон Петра Федоровича, но золотые десятирублевки сделали свое дело. Уже который раз Надя думала, что выходит замуж в грехе, но Господь простит и всё будет очень хорошо, должно быть! На благословение жених и невеста трижды осенили себя крестным знамением и приняли от священника свечи. Великолепно, басом пел дьяк, успевший принять стаканчик рома из запасов Петра Федоровича… Сельская церковь была полна народа разного, а тут такое событие – венчание! Невеста – красавица писанная, юная! В углах возгласы: – Не могла себе купца найти! Время-то наступило какое, славное! На лице Ивана одухотворение и явная сосредоточенность – знает кот, чье мясо съел! Необыкновенный подъём душевных сил слезу давил у греховодника, но появилось в душе новоявленного купца и мужа что светлое, небесное. Священник благословил общую чашу, и молодые троекратно вкусили из неё разбавленное водой вино. – Священный покров и венцы возлагаются на головы Ивана и Надежды! – Отец Александр соединил их руки и троекратно обвел вокруг аналоя, ибо супружество должно быть вечным шествием рука об руку. – Везучий этот приказчик – Дьяк пел и смотрел на происходящее – такого без роду-племени, венчают на девушке из знатного купеческого рода. Трижды сотворив над головами жениха и невесты крестное знамение, священник одел им обручальные кольца. - Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, очистив банею водною посредством слова; чтобы представить ее Себе славною Церковью, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна. Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя! - Апогеем явилось крестное знамение, которое сотворил священник над головами жениха и невесты. "Вот теперь не только тело, но и душа Наденьки принадлежит мне! А я принадлежу ей! Перед Богом и людьми!" Первого своего ребенка Надя назвала именем папеньки. Брак, не смотря на греховное начало, оказался долгим, счастливым, и плодовитым. Иван смог приумножить состояние купца, обеспечить дочерей приданным и сыновей паем в торговом деле. Воспитывал он их, как положено, по домострою. В няни, в горничных Надя брала девушек из бедных семей, которых держала в строгости, старалась дать хоть небольшое образование, подыскивала для них женихов и обеспечивала приданым. "Стерпится-слюбится!" – говорила Наденька детям, устраивая их браки по расчету. Предание о том, как Наденька вышла замуж, хранится в семье потомков купцов, вместе с иконой Тихона Задонского, немногими документами и реликвиями, которые удалось сохранить в годы лихолетья. В смутное время революции семья потеряла все, нажитое поколениями предков. * Святитель Тихон Задонский (1724 - 1783)
Admin: Слуга Историческая справка: Россия 19 век… бурный и противоречивый. Авторитет страны сильно подмочен крымской войной. Отмена крепостного права в 1861 году вывела страну на путь капиталистического развития и погрузила в смуту. Россия, словно поезд, мчалась вперёд, к новой жизни, а розги не давали расслабиться поверившим в лучшую долю крестьянам, обывателям и арестантам. Крестьяне, формально освобождены, но по-прежнему бесправны, влачат нищенское существование в нужде и горе. Для заработка пускаются во все тяжкие, сдают детей в работы. Купцы наживают капитал, не всегда честно, строят церкви и сиротские дома, чтобы грехи замаливать, городовые следят за порядком, террористы готовят револьверы и динамит. В общем, все грешат в меру сил. *** Послушайте старую повесть, любезные читатели, повесть от городового, милостью господа Бога нашего, Федора, низшего чина полицейской стражи! Бывший дворовый крестьянин, потом слуга в доме богатой купеческой вдовы, а теперь уважаемый всем окрестным населением представитель власти, хоть и нижний, но чин! Не так давно получил мундир и шаровары из тёмно-зелёного сукна, шапку с лакированным козырьком и саблю «селедку», службу тяну справно. Городовой, поддерживает в городе порядок – кого-то даже может и у участок свезти, но это все только для того, чтобы город существовал. Вот и снова мне на службу! До солнышка встаю. А улица между тем оживает вот у церкви толпа собирается. – Хорошо жениться летом! Тепло, природа ликует! Шикарная свадьба! – Выходят молодые из церкви! Совет им да любовь! Счастливые они, дай им Бог, мира, детей и достатка! Жених из купцов! Человек в городе уважаемый! Позади родители молодых идут, тоже счастливы за детей! А невеста... Кто знает, была ли бы она сейчас счастливой невестой, и если бы не я! Это сейчас я сейчас слуга закона и охрана порядка, примерный семьянин, муж и отец, при и медной бляхе №328! Мне бы подойти ближе, поздравить, но... Граница! Они привилегированный класс! По пятьсот рублей в год в гильдию платят! С самой заграницей торгуют: из Китая чай возят! Вытянулся как струна и, отдавая честь, простоял пока свадебная пролётка не исчезла из виду.! По всем правилам! А теперь, когда молодые с гостями уехали, можно вспомнить, что было не так уж давно. После смерти нашего барина отдал меня отец в услужение в дом Марфы Петровны, купчихи вдовой солидной и богатой. Посулила купчиха платить за работу по три рубля в месяц. Помолились мы с отцом в церкви да собрались. Зима пришла, мороз кусает, На солнце искрами снежок; Везем дрова мы три сажени Путь в город велел, и далек. За эти стихи отец меня вожжами выдрал. В назидание так сказать, ибо негоже крестьянину стихи плести! Входя в дом, по заведённому порядку отец обратился к Марфе с приветственными словами: «Дай, Бог, здоровья» и поклонился. Я следом. – У, какой молодец! – Марфа осмотрела меня, как лошадь на рынке. – Крепкий, курчавый, бородка начинается! Год-два и богатырем будет! Воровать будешь? – Нехорошо это – воровать! – Отвечаю. – Ведь перед Богом все ответ держать будем! – Побожился я на икону. – Ну ладно! Честный человек лучше всяких замков! Нанимая меня, барыня предупредила, что я обязан, буду исполнять все ее приказания. Я обещался делать все, что она прикажет. Когда батюшка договорился о моем жаловании, мы вдвоем повернулись в угол с иконами, трижды осенили себя крестным знамением и произнесли: «Господи, помилуй». – Ступай, и работай с Богом! – Благословил он меня а прощание. И остался я в доме вдовы. Работать, так работать! Мы деревенские с детства к тяжелому труду приучены, в кости широкие, правда, умом не далекие! Да нам много ума и не надо: работаем честно, подати платим, власти чтим! Взялся за работу, ни разу не оглянулся. Марфа Петровна, которую я звал барыней, в домашнем платье из кашемира коричневого цвета была женщиной дородной, властной и не терпящей возражений. А вот по наружности очень приятная, статная, с высокой грудью, большими карими глазами. Дом большой и работы невпроворот! Одних печей пять! Дров наколоть, все затопить и прочистить! Первый день незаметно прошел. Но выяснил я, что хозяйка вдовая, имеет двух дочерей-гимназисток, сыночка год назад похоронила. Строга и сурова, но Бога уважает, на церковь жертвует, сиротский дом, на паях с другими купцами, в порядке содержит! Девочек покойный отец воспитывал сурово, но сейчас мама поручила их воспитание немке, а она добрая, но слабохарактерная. Тощая, как глиста, крикливая и страшней бабы Яги. – Значит так, красавец, пойдешь сейчас в лавку, и оденешься, как положено! Чай не в деревне, а в доме служишь! Сапоги, штаны, тулуп, шапку, да красную, с маком рубаху! И не смей появляться в комнатах босиком! Тут тебе не деревня! Погоди, знаю я вас, деревенских, только деньги зря потратишь! И повела она меня сама в лавку и одела. Я стою, смотрю на себя в зеркало и думаю: отец, как узнает, сколько из моего жалованья хозяйка вычтет – семь шкур спустит! Это не стишки о зиме сочинять! Разложит на лавочке и… – Отслужишь, добрый молодец! – Ой, благодарствуйте! На улицу у меня смазные сапоги, а для дома – простые чирики. Никогда в деревне у меня такого богатства не было! Хозяйке я понравился: стараюсь, как могу. Так и началась мо служба. Не принято у купцов много прислуги держать! Экономят! Всю мужскую работу по дому делал я справно, тогда как все остальное хозяйство находилось в ведении экономки девки Глашки. Рябая, беременная и сладкая! А что рябая, так с лица воды не пить! Походка у неё изящна и легка, даром, что брюхатая, из-под платка опускается на широкую талию пшеничная коса, в мою руку толщиной. И грех женский страсть, как любит, но ленива! Барыня все высечь ее грозилась, да греха детоубийственного не хотела брать на душу. Машенька и Катенька, дочки моей госпожи, в шубках, платках, и нарядных сапожках и мне тогда показались какими-то худенькими. Вот младшую, Катеньку, сегодня замуж отдают, в тело вошла, посмотреть приятно, а я честь отдаю и молодым и Марфе Петровне с ее мужем новым. Но кто я тогда был такой, чтоб их стать оценивать? Слуга, а они господские дочери! Я знал, что между нами граница, и ее не перейти, да я и не собирался. И без них дел невпроворот. С Глашкой утешился, хоть и грех, ну да не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься! Хозяйский дом велик, добротный, на фундаменте каменном, сложен из лиственницы о пяти печах, одна из больших комнат, служила гостиной: большой зал, стены цветной бумагой оклеены, обоями называются, светлые шёлковые занавеси на окнах, стол и лакированные стулья – всё красиво. А я сплю в людской, на широкой дубовой лавке. Добротная лавка, как и вся мебель в доме. С сеном мешок подстилаю, шубой укрываюсь, полено под голову и храплю до первых петухов. Обычно девушки ходили в серых шерстяных платьях, таких же чулках и черных башмаках из козлиной кожи, дома надевали туфельки. Приходящая тощая немка, Клара Фараховна, учила Машеньку и Катеньку «правилам вежливости», «людности», «кумплименты делать», танцевать, музицировать, а также читать, писать, изъясняться на иностранных языках. Барышни ее слушались плохо, на уроках шалили, и та кричала на них непонятными словами и обещала пожаловаться матушке. "У нас бы папенька неповиновения не допустил! – Рассуждал я, прислушиваясь к шуму за стеной. – По субботам изволь на правеж на лавочку! Только кто я такой, чтобы о воспитании барышень рассуждать? Дворовый крестьянин, неграмотный, отправленный родителями в город зарабатывать для большой семьи хоть какие-то деньги. Не мне вмешиваться в воспитание девочек, работы в доме и так хватает. Но тут Марфа Петровна сама вызвала меня и спросила: – Федор, ты умеешь обращаться с розгами? – Дело не хитрое, – отвечаю я. – И сам не раз на себе пробовал и в барском доме видел, как секут. – А сам сможешь? – А чего тут не смочь! Говаривал отец, раскладывая меня на лавочке, что долг родительский внушать детям почитание к старшим и власти. Могу хоть по-барски, хоть по-крестьянски! – А разница есть? – Конечно, есть! Нас, детей по субботам после бани на лавочку! И ложились все под батюшкины вожжи! Почитали батюшку! «Кого любит Господь, того отмечает и наказывает!» А дети, что своей очереди на порку ждут, сами провинившегося на лавке помогают удерживать. – А в барском доме? Барин, отправляя меня за розгами, говорил: – Федька, выбирай пруты подлиннее, да погибче, чтобы сёкли больнее! Плохие выберешь – сам отведаешь! Покойный барин своих детей драл по-другому: раздевал и пристегивал к лавке ремнем за поясницу. Никакого почитания руки родительской. Брыкаются, рыдают, а он им за такое поведение ноги вожжами к лавке привязывает и только розог прибавляет! Заранее в бочке с рассолом замачивает. Прут один, без пучков. Глупые дети, хоть и барчуки, розог не целуют, за науку не благодарят! Не понимают, что отца почитать надо! – Ну, – говорит, – вот тебе мой приказ: в субботу принесешь из людской лавочку, вожжи знаешь где, а розги заготовишь и замочишь сегодня! – Заявляет Марфа Петровна. – Не зря же в Притчах записано: «Розги и обличения дают мудрость». Возражать Марфе я не стал. Отправился резать прутья воспитания барышень. Теперь здесь буду розги готовить. Она хозяйка, а мое дело – служба верная. В субботу Машенька и Катенька, тоненькие и хрупкие, словно стебельки, стоят перед нами. Барышни, глядя на меня, прутья и на лавку, сразу все поняли. Стоят, друг за друга прячутся. Не на калачи позвали! Катенька роста тогда была невысокого, но стройная, шея тонкая, плечи круглые, груди маленькие, носик курносый, глаза зеленые, и русые волосы, в косу собранные, на где ее косичке до косы Глашки! Старшая выше почти на голову, и груди побольше, волосы черные, как вороново крыло, а нос тоже курносый. Смотрит на меня волчицей, а у младшей, Катеньки, глазки от страха как пуговки на платья нашей барыни. И когда Катерина успела из перепуганной барышни в невесту превратиться? Но раздеваться при мне не хотят обе. Понимают, для чего я из людской скамейку притащил, в корыте прутья замочены, а в руках у меня вожжи ременные. Понимаю, что надо сейчас делать, но и стою, не вмешиваюсь! Граница! Прикажет барыня, хоть сразу обеих на одной лавочке рядком положу, а без приказа стою как истукан на языческом капище. – Что, барышни, думаете, батюшка помер, так вас и выпороть некому? – Изволит гневаться барыня Марфа Петровна, – Клару Фараховну не слушаться вздумали? Раздевайтесь! Обе! Мне то что? Что я в деревне голых девок не видал? Мы всей семьей вместе в бане моемся, да и летом в реке купаемся. Эка невидаль – срамота женская! А городские стесняются! Жмутся друг к другу и не спешат. – Чего ждем? Прибавки? – Купчиха достала песочные часы, поставила их на стол. – Не успеете – удвою! Вы меня знаете! Извольте на лавку! Марфа смотрела на барышень, как волк на ягнят и говорила: Из всех видов и средств наказания, – как наказывал нам священномученник Владимир, митрополит Киевский и Галицкий, – наказания телесные наиболее действенные и особо чувствительные. Перепуганные барышни взялись руками за подолы платьев, стащили их через голову, следом от чулок и нижних рубашек с панталончиками освободились. И остались, в как баньку собрались. «Быть чистыми перед глазами Господа ничто не должно быть срыто от него». Барышни уныло стояли, глядя на пол и переступая с ноги на ногу. Знают хорошо, что вскорости будет дальше. Стоят обе, голенькие, худенькие... Предвкушение наказания было страшнее самой порки! У старшей тонкая талия, небольшие груди, плоский живот. У нас деревне, на таких бы тощих ни один парень не взглянул! Вон Глашка, ядреная, груди как дыни, круп как арбуз... У Марфы Петровны фигурка что надо! А это так... морковки майские! Коленочки дрожат! Младшая руками груди прикрывает, было бы что прикрывать, а старшая плоский низ живота с волосками курчавыми, тоже темными. Только крестики золотые, богатые, с каменьями разноцветными на цепочках остались. Стоят, дрожат, как будто на холоде, хотя натопил я как следует! Печка хорошая, не дымит, голландскими изразцами украшенная. – А ты, Федор, что стоишь, как будочник перед начальством? – Зычно скомандовала барыня. Начинай с младшей! Приказ есть приказ. Можно границу перейти. – Помилуйте, маменька, Катя часто заморгала глазами, и прикрыла грудки руками. Её хорошенькое личико выражало смятение и страх. – Не балуй! – Разложил я младшенькую Катеньку, пристегнул ремнем за пояс к лавочке. Лежит барышня, умоляет маму простить Христа ради, смотрит на Марфу Петровну жалобно-жалобно. – А, ну, Федор, бери розгу, да врежь по крупу! Катенька дрожит, как листик осиновый, а я воду с прута ей на круп стряхнул. – Погоди, Федька, розгу положено поцеловать, – сказала она, – протяни ей прут. Барышня безропотно поцеловала прут, который сейчас вопьется в ее тело. В ожидании удара она вся сжалась и напрягла круп. "Кто ж так под розгу ложится? Ну, а мне приказано – я сделаю! Дело не хитрое! Только рукава в новой красной рубахе засучу! А барышне передышку коротенькую!" Взвыла барышня с первого удара, вертится, насколько привязь позволяет, ногами сучит, худенький круп сжимает, да руками прикрывает. – Вожжами ей ноги! – приказывает купчиха. – А руками прикроется – так по рукам. – Пока вязал – стала всхлипывать, а потом снова как взвизгнет! Ей-богу как рождественский поросеночек перед забоем. Капелька крови выступила на конце вспухшей полосы, оставленной моим прутом. Я снова и снова опускал прут в нежную кожу, барышня орала и просила барыню о милосердии. Почти оглох, пока сек. Слава Богу, Марфа Петровна много ударов не назначила. – Отпустите маменька душу на покаянье! Теперь хорошенькое личико с курносым носиком и пухлыми губками все слезами улито. – Бог простит! – Хозяйка даже бровью не повела. Отвязал барышню, в угол отвел. А старшая... – Моя вина – ваша, маменька, воля! – Сама к лавке подошла, перекрестилась, поцеловала прут, легла и вытянулась. Привязал, как и младшую, ударил раз, другой – ни звука! – С потягом ее! – Приказывает хозяйка. Ну, я что... Приказ есть приказ. Шипит, головой мотает, но не кричит. Молчит. Еще бью раз, другой. Полосы одна за другой вспухают, капельки крови выступают! Видит Марфа Петровна, что секу справно. "Дура ты дура, – думаю, – орать надо благим матом, а не терпеть!" А у той слезы на глазах, но руками вцепилась в ножки лавки, аж пальцы побелели, косой черной мотает направо-налево, и ни звука! В общем, чую я: на попе живого места уже нет, заканчивать пора, а Марфа Петровна мне: по бедрам ее! По бедрам! Самый сильный удар, я положил в том месте, где круп переходит в бедра и потянул на себя. И тут сломалась барышня! – Бо-о-ольно!!!! Заорала Машенька, что есть сил. А я снова и снова взмахивал прутом, пока барыня смилостивилась. Приказала Машу отвязать, мне уносить скамью в людскую, а Глашке убраться в комнате. Катенька в углу к тому времени уже совсем успокоилась. Даже не всхлипывает. Отчитала из барыня еще раз и отправила их по своим комнатам. Купцы имеют привычку рано ложиться спать, так что к восьми вечера всё было закончено. Слышу в людской, как плачет Машенька у себя в спаленке. Горько так плачет. Видимо не сладко ей пришлось под моими розгами. Встал я с лавки, смочил полотенце в воде, стою у дверей спальни барышни и думаю: "Граница! Я не имею права входить в спальню к дочери хозяйки! Но она так плачет!" Решился: – Просить вашу милость об одной малости желаю; позвольте взойти на минуту! – постучал и вошел, на икону перекрестился и поклонился вежливо. Та смотрит на меня глазами зареванными, сама на кровати лежит на животе, попой кверху, рубашку накинула. – Что, Ирод, не насмотрелся? – Я подхожу, кладу мокрое полотенце ей на круп: – Вот вам, барышня, – говорю, – полотенце холодное. Не держите зла на меня! Барыня велела! Такая, воля божья, чтоб барыням с заду науку принять. Отслушала меня и перестала плакать. Сейчас помягчела и говорит: – Хочешь палтийну, чтобы в другой раз не так зверски меня полосовать? – Палтийна это хорошо, – ответствовал я, – но у меня есть мечта: выучиться грамоте и письму. "Меня отец грамоте не учил, грамота вздор; главное дело – сработать да продать. Дураком помрешь!" Вы меня научите, а я научу вас, как если не от порки спастись, так хоть меньше получать и меньше боли терпеть. – Научишь? – Барышня смотрит на меня и сквозь слезы улыбается. – Благодарю на ласковом слове! – Барыню почитай. Слово ее закон! Не терпи, в другой раз и тело расслабь. Кричи сразу! Так мучений легче и маменька дополнительных ударов не назначит! – Очень вам благодарна за объяснение, очень благодарна. А сейчас уйдите вон, я спать лягу! Думал м я спать пойти, да поспать мне в этот вечер не удалось. Часом позднее, Глашка сказала, что барыня меня зовет. Говорит, а сама слезинку кулаком смахивает. Вхожу к Барыне в опочивальню и вижу: Марфа Петровна в прозрачной рубашке шелковой, свечи мерцают, красоту ее показывают. – Тебе приказать или сам знаешь, что делать надо? Купчиха, спесива да капризна, но чудо, как хороша! Снова понимаю, границу надо перейти! Грех… В общем, не оплошал я! Глашка на печи тихо плачет, а я в кровати барской нежусь и хозяйку свою... До сих пор вспомнить приятно! Но границу Марфа Петровна соблюдает. Утром ни словом, ни делом о ночи не вспоминает, а за работу строже прежнего требует! Понимаю, что хозяйская постель – нарушение границы, и никогда мне не занять на ней законное место! Не быть мне мужем, а только служкою, и утехи блудливые – работа моя! Впрочем, нет у меня сметки купеческой! Но хороша Марфа Петровна в постели после порки субботней! Страсть, как хороша! Утром барыня ни словом, ни взглядом не напомнила барышням о наказании. Эка невидаль – посекли маленько! Так и повелось с тех пор – как суббота, так барышень на лавочку, а вечером зовет меня хозяйка в опочивальню. Но только по субботам! Я бедовый, грамоте учусь, дается она мне легко, и я барышень обучал как вести себя на лавочке, и мучить сильнее чем надо, не мучил. День за днем, неделя за неделей – идет время. Глашка, блудница канашка, родила да отдала ребенка в странноприимный дом. В тот же день я в гостиную лавочку для Глашки и поставил. Та рыдает и плачет, на меня смотрит глазами, полными слез, а мне надо сечь – Барыня велела! В общем, месяц после этого я к Глашке на печь не забирался. Я в скором времени выучился читать, чисто писать арифметике, у барышень, а взамен их научил, как на лавочке себя вести, чтобы лишнего не получить. Сальца гусиного им достаю, чтобы не так больно было и заживало быстрее! В общем, чувствую, могу уйти из дома и устроиться городовым: благообразный вид у меня есть, грамоте разумею. Маша мне все книжки подсовывала про царя и недоброе. Мне Катины книги – сказки Пушкина более по душе. Но тут беда пришла: старшая дочь связалась со студентами револьвертами и динамитом. Мне все книжки подсовывала, про революцию, а я отказывался! Кончилось тем, что перешел я границу: доложил Марфе Петровне про страшный революционный клад, что старшая устроила. Ох, и рассердилась Марфа Петровна, приказала высечь дочку, не дожидаясь субботы. Глядя на раздевающуюся для порки Машеньку, решил, что сегодня высеку барышню сурово, чтобы та больше не помышляла о револьвертах и динамитах. Та понимает, то согрешила, спорить с матушкой не пытается. Замахнулся и опустил прут на круп барышни без всякой жалости. Маша вздрогнула, почувствовав, куда крупл прут, и заорала, помня мою науку. – Ааааа... – Секи – не жалей! – Приказывает барыня. – Террористка выискалась! Я перечёркивал круп снова и снова, нанося удары наискось и высекая капельки крови. Машенька, как я учил, истошно визжала, но не пыталась закрыть круп и ляжки руками. Глотая слёзы и сопли, она покорно принимала порку... – Не зря же в Притчах записано: «Розги и обличения дают мудрость»! – Заявила Барыня. Машенька под просоленным прутом елозила, извивается, кричала, тут теперь не до динамита! Я сек Машу не спеша, и трижды менял прут, а барыня не командовала заканчивать. На прощанье врезал пяток сильных ударов: завыла террористка белугой. Уже утром нам полиция с обыском, да я все револьверты с динамитом выбросил, а книги богопротивные пожег в печке. В общем, не нашли ничего, а я у полицейских и спрашиваю, как на службу устроиться? Те улыбнулись, пачпорт проверили и вызвали в управу. Вскоре Марфа Петровна отдала Машеньку замуж за приказчика, что в Харбине в их конторе служит, а к нам в город по делам приехал. Обвенчали их наскоро, да и увез он барышню за границу и Глашку, снова беременную, с собой прихватил. Да простит меня отец, но ушел я от Марфы Петровны! К ней посватался вдовый купец! Совет им да любовь! А мне надо быть подальше! Барыня благословила меня, перекрестила и отпустила, дав красненькую на обзаведение. Отец младшего брата на мое место привез. А тут приглянулся Катерине молодой купец, сын нового маменькиного мужа от первого брака. Всем хорош, красивый да статный. Вот только батюшка в церкви заявил, что после венчания родителей они брат и сестра, и им, грешникам, венчаться нельзя. Заплатили священнику мзду и сыграли веселую свадьбу, не ставя в известность консисторию. Уехали молодые за границу, дело чаеторговое расширять. Совет им, да любовь! А теперь я городовой. Так вот и живу-поживаю, добро наживаю, а худо – проживаю. Денег я больше домой не посылаю: на мою красненькую семья переехала в Сибирь, да там и сгинула. В жены я взял сиротку из странноприимного дома. Теперь она моя супруга законная, меня, как и положено, почитает, детей мне рожает, а по субботам, после детей – на лавочку.
Сништ: Для меня - тяжёлые рассказы. Наверное, потому что я нечто вроде современного варианта "Домостроя" пережила сама - так что, в девятнадцатом веке до его заката было, думаю, далеко. "Тяжёлые" не значит "плохие", конечно. К тому же, при всём моём уважении к автору очень понравившейся мне "Байкерши", порка взрослых - уже совсем не моё.
Алекс Новиков: Спасибо за внимание к моему творчеству. "закат домостроя" - серия рассказов о порке подростков. скажу по секрету: в рассказах использовал интервью с реально поротыми юношами и девушками. Что касается "Байкерши" сама собой собралась повесть из рассказов об эстонце Томасе и его неудачной семейной жизни. Байкершу много лет назад я принимал в шоковой операционной после ДТП. На попе у нее были характерные следы, в во влагалище бились "Бирманские колокольчики". Травмы оказались несовместимыми с жизнью... А Томас оказался такой сволочью, что я его с удовольствием литературно убил. Надоел!
Виктория: Алекс Новиков Предлагаю вам зарегистрироваться! Закрепить за собой этот ник, чтобы никто другой не мог написать от вашего имени. Очень рада вашему вниманию к форуму.
Serge de K: Виктория пишет: Алекс Новиков Предлагаю вам зарегистрироваться! Закрепить за собой этот ник, чтобы никто другой не мог написать от вашего имени. Очень рада вашему вниманию к форуму. Полностью поддерживаю и не стоит откладывать надолго перо!
Сништ: Алекс Новиков пишет: "закат домостроя" - серия рассказов о порке подростков. скажу по секрету: в рассказах использовал интервью с реально поротыми юношами и девушками. Розгами на лавке? Я допускаю, конечно, что где-нибудь в сельской местности такое и практикуется до сих пор, но не думаю, что многими. Тяжёлые эти рассказы для меня даже не столько из-за порки розгами на лавках, сколько из-за "выдачи замуж". Я понимаю, конечно, что в те времена такое было широко распространено, но моего замужества по решению отца в двадцать первом веке хватило всего лишь на год с небольшим плюс почти полгода развода. Алекс Новиков пишет: Что касается "Байкерши" сама собой собралась повесть из рассказов об эстонце Томасе и его неудачной семейной жизни. Байкершу много лет назад я принимал в шоковой операционной после ДТП. На попе у нее были характерные следы, в во влагалище бились "Бирманские колокольчики". Травмы оказались несовместимыми с жизнью... А Томас оказался такой сволочью, что я его с удовольствием литературно убил. Надоел! Ничего себе! Никогда не подумала бы, что Вы - врач.
Serge de K: Сништ пишет: Никогда не подумала бы, что Вы - врач. Сништ, если бы Алекс Новиков не был бы врачом, то он не написал бы цикл рассказов на тематически-медицинскую тему. Впрочем, там тяжелые не только рассказы, но и само название цикла
Сништ: Serge de K пишет: он не написал бы цикл рассказов на тематически-медицинскую тему Не читала. Я мало чего уже боюсь, но при виде крови до сих пор впадаю в ступор. Всегда отворачиваюсь, когда у меня даже просто берут кровь на анализ, например. С ужасом представляю, что будет, если потребуется оказать помощь пострадавшим в ДТП... Так что, такое мне лучше не читать.
Гость: Serge de K пишет: цикл рассказов на тематически-медицинскую тему. Какое это имеет отношение к воспитанию детей? Творчество А Новикова больше подходит к тематике форума ПиК (пытки и казни).
Admin: Гость пишет: Какое это имеет отношение к воспитанию детей? В литературном разделе считаю вполне приемлемым размещать рассказы,так или иначе связанные с темой наказания детей, тем более в историческом контексте. Естественно, очень желательно - на хорошем литературном уровне. Гость пишет: Творчество А Новикова больше подходит к тематике форума ПиК (пытки и казни). Творчество А. Новикова разнопланово, так что часть его произведений считаю возможным размещать здесь на форуме. В частности, здесь на форуме перепечатано 2 из 3 рассказов Цикла "Закат Домостроя". Никто же не передирает сплошняком с Проза.ру и других источников. Админ.
Serge de K: Гость пишет: Творчество А Новикова больше подходит к тематике форума ПиК (пытки и казни). Уважаемый, гость, а Ваш пост можно рассматривать как рекламу чуждого нам форума. А реклама на форуме допускается только с разрешения Админа.
Serge de K: Сништ пишет: С ужасом представляю, что будет, если потребуется оказать помощь пострадавшим в ДТП... Так что, такое мне лучше не читать. Сништ если, честно, я кровушку тоже немного боюсь. Лет десять назад был свидетелем одного случая по смертельным исходом . На место происшествия прибыли дяденьки в погонах полиции и бригада СМЭ. И все бы ничего, но полицейские оказались ребятами весьма борзыми и стали учить судмедэкспертов как и что делать. Эксперты немного обиделись и дали понять работникам полиции, что теперь должны делать они. Не прошло и пары минут как товарищи полицейские, запихнув борзость в одно место и немножко повозившись со жмуриком под руководством работников СМЭ побежали здороваться с унитазом.
Алекс Новиков: Я крови тоже не люблю. Хотите верьте, хотите нет! Мне ее и на работе хватает! Поэтому здесь никогда не будет повести "Санитар из морга" и других....
Виктория: Алекс Новиков пишет: Поэтому здесь никогда не будет повести "Санитар из морга" и других.... Да, Вы все верно понимаете: не нужно ...
полная версия страницы