Форум » Антология лучших рассказов, размещенных на форуме » April. Репетиция » Ответить
April. Репетиция
Admin: April. Конкурс ПиН-2022 - Репетиция. (III место) Источник
Ответов - 1
Admin: — Так, стоп, стоп, стоп. Остановитесь! Антонио! Тебя сейчас из зала вообще не слышно было. Давайте сначала. Воскресенье, половина третьего. Пасмурный день, тусклый свет, неприятно-громкий стук шагов по сцене. Мы репетируем четвертое действие — уже в костюмах, а кое-кто и в париках. До премьеры чуть больше месяца, и временами наш будущий спектакль уже движется словно сам собой, четко и плавно, как отлаженный механизм. Но сейчас он то и дело буксует и разваливается. Виктор, наш Главный, нами недоволен. Он ежеминутно прерывает нас — и все больше из-за пустяков. Честно говоря, сегодня мы все не в ударе. И я могу сказать почему. Из тех, кто сейчас на сцене, минимум четверо, не считая меня, были накануне на той же вечеринке в кампусе и теперь маются от похмелья и недосыпа. Главный не в духе. Он откровенно придирается ко всем. Кроме меня. Меня он сегодня просто игнорит. Даже головы не повернул, когда я поздоровалась. Я не придала этому никакого значения, а все же… это меня расстроило. Вчера на празднике, ближе к полуночи, когда веселье было в самом разгаре, он отловил меня, взял за локоть, отвел в сторонку и буквально потребовал, чтобы я отправлялась домой. — Нет, ты меня выслушай. Во мне было уже три или четыре бокала вина, мне было хорошо. Я попыталась обнять его, чисто по-дружески, но он неприязненно отстранился. — Ты пьяная. Отличное начало беседы, не правда ли? Но ссориться не хотелось, и я попробовала свести все к шутке. — «Пить, когда никакой жажды нет, и во всякое время заниматься...» — Перестань! — он крикнул так громко, что на нас оглянулись. Он выждал несколько секунд, потом заговорил тише. — Слушай. У тебя с начала семестра одни сплошные тусовки. Сколько можно? Сколько можно бухать и валять дурака? Ты вообще хоть помнишь, что завтра репетиция? — Слушай. Ну я тебя хоть раз подводила? — Пока нет. — Он выделил голосом слово «пока». — Но это пока. Ты уже не тянешь. Прогуливаешь занятия. На лекциях клюешь носом. Думаешь, я не знаю? Будешь продолжать в том же духе — пострадает и спектакль. Это неизбежно. Я сдерживалась, чтобы не наговорить лишнего. Когда я только пришла в нашу студию, я была младше всех, ничего не умела, на меня посматривали косо (или так казалось). Словом, было неуютно. Я бы свалила оттуда, наверное, если бы Виктор не взял меня под крыло. Он всегда поддерживал меня. Он давал мне роли. Если я чему-то научилась, то это благодаря ему. Кроме шуток, на сцене я сделаю все, что он скажет. Но с какого перепугу он решил, что может командовать мной и в жизни? — Ты гробишь свое здоровье. И мозги. Я не понимаю, зачем тебе это? Почему ты не пропускаешь ни одной пьянки? Что ты пытаешься тут найти? Популярность? Ты и так популярна. Или что это, запоздалый подростковый бунт? Почему ты не можешь жить спокойно? Жить нормальной жизнью? Тут уж я завелась. Я ухватила его за пуговицу и притянула к себе. — А что такое вообще нормальная жизнь? Кто это решает? Для большинства именно и это есть нормальная жизнь — ходить на вечеринки, выпивать, знакомиться, общаться, хорошо проводить время. А вот мой двоюродный брат считает ненормальным, что я играю в театре! Он реально не понял, когда я ему рассказала. Он такой: «Ты что, серьезно? А… зачем?» Типа – ты дура, штоле? Ну, этого он не сказал, но во взгляде читалось. Сам все свободное время смотрит прохождение игр на ютьюбе. Даже не играет, а смотрит, как играют другие. Но уверен, что это я живу неправильно! А мои одноклассники думали, что я больная на голову, потому что я слушала оперу, а этих певцов, от которых они фанатели, не знала даже по именам! А, например, Диана, ну, ты знаешь ее… Виктор попытался меня перебить, но я не давала ему вставить слово: —…так вот, Диана говорит, что это ненормально, что я не обсуждаю свою сексуальную жизнь! Она, представляешь, такая: «Вот я тебе все-все рассказываю, а ты мне ничего! Я даже не знаю, кто тебе на самом деле нравится: мальчики или девочки!» На этом месте Виктор расхохотался и обнял меня за плечи. — Поехали домой, кутила! Ну правда, поехали! Фейерверк ты уже видела. Тут ничего больше интересного не будет. Я тоже засмеялась. Вот бы с самого начала так! Все ведь знают, что со мной можно только лаской. — Поехали! — он уже тянул меня к выходу. Уходить мне совсем не хотелось, но и огорчать Виктора не хотелось тоже. — Ну окей, ну хорошо, уговорил. Мне только нужно забрать сумку и телефон. Они где-то там остались. — Давай отвезу тебя? — Ну что ты, не жди, не надо, вызову такси. Не беспокойся! — Но ты точно поедешь домой? — Конечно! Это так мило, что ты обо мне заботишься. Улыбнувшись ему еще раз напоследок, я поскорее ввинтилась в веселую толпу. Конечно же, я никуда не уехала. Когда я добралась до нашего столика, приглашенная группа как раз начала новую песню, и свалить в этот момент было бы просто хамством. Ребята играли что-то этническое. Солист — смуглый, горбоносый, совсем юный — пел хрипловатым гортанным голосом бог знает на каком языке, но точно про любовь. Ему долго аплодировали. Когда они заиграли снова, мы с Лолой, не сговариваясь, скинули туфли и сымпровизировали страстный танец прямо у сцены, а потом рухнули друг другу в объятия и зашлись хохотом, и все кругом хлопали и смеялись. Потом музыканты объявили перерыв и я все-таки сказала нашим, что ухожу, но они моментально подняли крик и уговорили меня остаться. Ну ладно, я дала себя уговорить. Если честно, я не очень сопротивлялась. Пока мы трепались, красавчика солиста уже кто-то перехватил, так что мне пришлось флиртовать с ударником. Он был славный, но вот о чем мы с ним говорили — убей не помню. Мне на глаза попалась еще не откупоренная бутылка красного, на этикетке было фото какого-то парня в кепке, и я закричала: глядите, какой сладкий мальчик, давайте его выпьем! Еще потом мы вышли подышать. Ночь была удивительно теплая для октября, и даже трава на газонах пахла по-летнему. В бархатной темноте уютно сияли гирлянды лампочек, похожие на золотые бусы. Меня немножко покачивало, я боялась навернуться на каблуках, и ударник (а может, и не он, а кто-то еще, в темноте не разберешь) галантно придерживал меня за талию. В общем, когда я добралась домой, было уже светло. Я тотчас же рухнула в постель и с трудом поднялась по будильнику, чтобы только-только успеть сюда. — …еще и текст забыл? Поздравляю! Да, я уже понял, что вы сегодня явились совершенно не готовыми. Мы об этом еще обязательно поговорим, но прямо сейчас я прошу всех собраться и сосредоточиться. Работаем! Алекс, с твоей реплики. Итак, графиня?.. Виктор, конечно же, знает, что я не уехала. В сети наверняка уже миллион фоток и видео со вчерашней ночи. Он видел меня на них и вот теперь злится. Ну ничего, подуется и перестанет. Побуду паинькой, он оттает. Я уговариваю сама себя, но на душе все равно остается мутный горьковатый осадочек. Конечно, с моей стороны нехорошо было нарушать обещание. Но слушайте, я уже не ребенок. И сама решаю, сколько мне пить. — …почему отвернулся от партнерши? Почему ты вообще здесь стоишь? Где ты должен был оказаться? Позволь-ка… Виктор заменяет Алекса, нашего Графа, показывая (в который раз), как надо играть в этой сцене. Я привычно отмечаю, насколько лучше и достовернее наш Главный смотрится в роли Графа. Как мгновенно меняются его жесты, манера, даже голос… Что уж тут, нам всем до него как до луны. — Кристин, откуда эти заискивающие интонации? Разве твоя героиня оправдывается? Разве она считает себя в чем-то виноватой? Ну вот, опять они закусились надолго. Целый час будут теперь мусолить одну короткую реплику. Я незаметно переминаюсь с ноги на ногу, зеваю, не открывая рта, и мечтаю о стакане холодной воды. И когда Главный, все еще в образе, резко оборачивается ко мне, я включаюсь не сразу. — Почему вы не уехали? В его голосе столько неподдельной досады и злости, что меня пробирает дрожь. А встретив его взгляд, я словно проваливаюсь в другую реальность. Передо мной стоит не герой пьесы — не этот смешной, напыщенный лицемер. Мне в глаза смотрит настоящий Граф, гранд-сеньор, полновластный хозяин замка и окрестных земель, имеющий право казнить и миловать. И он не на шутку рассержен. Все, кто на сцене и в зале, смотрят сейчас на меня, несчастного мальчишку-пажа, которому не повезло так сильно разгневать своего господина. Впервые в жизни я вдруг остро ощущаю, насколько нелепо выгляжу — девушка, переодетая мальчиком, переодетым девушкой, — в корсаже, пышной юбке и с треуголкой на голове. Сдергиваю поскорее глупую шляпу. — Ваше сиятельство… Мне не хватает духу продолжать. Я не решаюсь даже взглянуть на него. Опустив голову, смотрю на крашеные доски сцены, на его черные, до блеска начищенные ботинки. Внезапно отчетливо представляю, как стою на коленях и прижимаюсь к ним щекой, вымаливая прощение. Медленно-медленно, по миллиметру, поднимаю взгляд. Отглаженные стрелки на брюках. Тонкий темно-красный свитер под серым пиджаком. Гладко выбритый подбородок. Твердо сжатые губы. Нахмуренные брови и взгляд серых глаз — ни капли тепла и мягкости, только гнев. Молчание. Почему он ничего не говорит? Сколько можно тянуть эту паузу?! Это уже просто неприлично! — Я тебя накажу за непослушание, — медленно, раздельно произносит он, глядя мне в глаза. Это слова из пьесы, я слышала их, должно быть, раз двести, но сейчас все по-другому. Кровь приливает к щекам и пульсирует в висках. Никогда еще мне не было так стыдно. Мне кажется, что все кругом видят и понимают, что происходит со мной. Его взгляд наконец-то отпускает меня. Я выдыхаю и снова начинаю воспринимать происходящее. Оказывается, дочка садовника уже вступилась за меня и вовсю тараторит свой текст. Слава богу, общее внимание сместилось на нее, и я могу перевести дух. Дело, кажется, пошло веселей, все как-то оживились. Графа снова играет Алекс, Виктор отошел в сторону и не вмешивается. Мое внезапное наваждение как будто бы осталось незамеченным. Сам-то Главный точно все видел и понял, что со мной делается. Но догадался ли кто-нибудь еще? Или все думают, что это я так убедительно сыграла растерянность и испуг? Но он-то откуда узнал? Как он угадал, как почувствовал это во мне? И понял ли, как сильно меня заводит эта ситуация, и его слова, и смущение, и стыд? И что он теперь обо мне думает? И как мы теперь будем общаться? Еле дождавшись конца длинной сцены, с грехом пополам проговариваю свою заключительную реплику и убегаю за кулисы. Девчонки в гримерной готовятся к выходу на сцену, никто не обращает на меня внимания. Жадно пью воду у кулера и выскальзываю за дверь. Мне нужно побыть одной. Они сейчас будут играть свадьбу, я не понадоблюсь еще долго. Поднявшись по главной лестнице, сворачиваю направо, почти бегом, мимо пустых аудиторий, мимо библиотеки. Этому зданию три сотни лет, и в нем полно запутанных проходов и укромных уголков. Сворачиваю еще раз. За неприметной дверью – узкая крутая лестница. Взбежав по ней, выхожу в длинный коридор, ведущий в другое крыло. По левую руку окно, высокое, в глубокой нише – можно оценить толщину старой стены. Мне видно лишь серое небо в рваных клочьях облаков. Подхожу, выглядываю – окно выходит на внутренний дворик. Сейчас там пусто. Ветер гоняет по брусчатке сухие, скрученные трубочками каштановые листья. Забираюсь с ногами на широкий подоконник. В этот момент отчего-то гаснут разом все лампы под потолком. Темнее от этого не становится, зато смолкает тонкое, на грани слышимости, комариное жужжание допотопных неоновых трубок. Так даже лучше. Здесь редко кто ходит, особенно в выходной. То, что нужно. Устраиваюсь поудобнее и закрываю глаза. Просьба не беспокоить. Дайте мне четверть часа наедине с собой. Четверть часика в моем волшебном замке, в моем восемнадцатом веке, с моим Графом. …Я, Леон Асторга, незадачливый первый паж его сиятельства, вхожу в графский кабинет, и резные двустворчатые двери бесшумно закрываются за моей спиной. Снаружи – чудесный летний день, солнечные лучи бьют в окна, высвечивают позолоченные накладки на мебели, веселыми ромбами ложатся на блестящий паркет. А мне вот ни капельки не весело, хотя я стараюсь держаться прямо и не подавать виду. Граф стоит у бюро, положив ладонь на откинутую крышку. Я не чувствую, как подхожу к нему, не вижу ничего вокруг, только его лицо. Высокий лоб под пышным париком и суровый взгляд серых глаз. Он долго молчит, прежде чем заговорить. — Как вы посмели ослушаться прямого приказа? — Виноват, ваше сиятельство. — Да, ты виноват и будешь наказан. Он слегка поворачивает голову, и я скашиваю глаза туда же, куда смотрит он. На полированной доске бюро лежит предмет, до жути неуместный в этой нарядной, роскошно обставленной комнате. Длинные ровные темные прутья, связанные в пучок. Их хищные острые кончики словно нацелились на меня. — Ваше сиятельство не сделаете этого. Ведь я дворянин, – я стараюсь говорить твердо, но мой голос срывается. — Вы находитесь под моим кровом, юноша, и в моей власти. Я мог бы отдать распоряжение, и вас бы высекли на конюшне, словно деревенского мальчишку. Но я решил пощадить вашу гордость. Не ради вас – ради вашей крестной, которая питает к вам слабость. Он не спеша снимает свой атласный камзол, бросает его на спинку стула. Закатывает рукав сорочки. Делает несколько размашистых движений, разминая плечо. Этот резкий жест так не похож на его обычные манеры, так не вяжется с его изысканным нарядом – расшитым жилетом, сорочкой тонкого полотна, белой пеной кружевного жабо… Я отчетливо понимаю, что спуску мне не будет. Шутки кончились, все всерьез. Сейчас маленькому пажу придется сполна расплатиться за все свои проделки. Я не хочу этому верить. Ведь мне столько раз везло, а вдруг и теперь обойдется! — Ваше сиятельство, но вы же сами произвели меня в офицеры! Разве… Он не дает мне договорить: — Хорош офицер, который сигает в окно, теряет приказ о назначении и наряжается девицей! Ах, если бы удалось сбежать и где-нибудь отсидеться! Он бы скоро перестал гневаться и простил меня. Он ведь, в сущности, человек не злой. Вспыльчивый, но отходчивый. — Видит бог, я долго терпел ваши выходки, но всему есть предел. Мне не раз случалось просить у него прощения, и лукавить, и умолять, и заговаривать зубы. Но сейчас это невозможно. Выйдет так, будто я испугался розог. А этого показать никак нельзя… тем более, что это правда. Во что бы то ни стало держаться! Не дрожать, не скулить, не хныкать. Collo dritto, Леон. Muso franco. — Вы сами разденетесь, сударь, или мне позвать лакея? — Сам, — говорю я и зачем-то, машинально, начинаю развязывать шейный платок. — Это оставьте в покое. Спускайте штаны — и сюда, поперек кресла, на подлокотник. Живее! Вы же так любите прятаться в креслах, за креслами, под креслами… не правда ли? — добавляет он с издевательской усмешкой. О боже, он и правда зол не на шутку, он мне припомнит все-все… Прикусываю вздрагивающие губы, берусь за пуговицу, но не нахожу сил расстегнуть ее. Просто не могу, хоть и понимаю, что деваться некуда. Что промедлением я только еще больше разозлю его, а расплачиваться придется собственной шкурой. Чувствую, как под веками предательски закипают горячие слезы, и… Звук шагов мгновенно выдергивает меня обратно в реальность. Кто-то идет по коридору в мою сторону. О нет, ну кого там еще несет?!.. Почему так некстати? Сейчас придется здороваться, разговаривать… Жаль, не взяла смартфон, уткнулась бы в него и дело с концом. Шаги совсем близко. Я вздрагиваю так, что чуть не слетаю с подоконника. Это Виктор. Он как-то странно, чуть на отлете, держит правую руку. Я вглядываюсь — у меня перехватывает дыхание. Он держит хлыст для верховой езды. Я прекрасно знаю этот хлыст. Он из реквизита. С этим хлыстом в руках Граф выходит на сцену во втором действии, спешно вернувшись с охоты. Виктор подходит ко мне. Каждый его шаг отдается под сводами коридора и у меня под ложечкой. Он останавливается почти вплотную, перекрыв собой оконную нишу. — Вот ты где, маленькая дрянь, — говорит он тихо, склонившись ко мне. — Думаешь, тебе так и будет все сходить с рук? Он пристально смотрит мне в глаза. Пытливый взгляд словно спрашивает: я ведь не ошибся, верно? Ты со мной, ты в игре? — Ваше сиятельство, смилуйтесь, — отчаянно шепчу я, отчаянно надеясь, что он не снизойдет на мою мольбу. И он все понимает! Медленно, не отводя взгляда, поворачивает голову в одну сторону, в другую: нет, нет. Свободной рукой он берет меня за ухо, крепко, но аккуратно, и стаскивает с подоконника. — Постой, — мне вдруг становится страшно. – А как же… а как же репетиция? — Света нет во всем здании, когда включат — неизвестно. Я отправил их пить кофе. Больше мы не произносим ни слова, ни он ни я. Он разворачивает меня лицом к окну. Его рука ложится мне на спину. О господи, неужели это правда так бывает, не в грезах, а наяву? Неужели это правда сейчас случится — и все будет как надо, и не будет ни смешно, ни противно? Подчиняясь нажиму его ладони, наклоняюсь над подоконником, уткнувшись лицом в сложенные руки. Резким движением он задирает мои юбки — все три разом. Я запоздало спохватываюсь, припоминая, что там на мне надето. Нет, все в порядке — белые трусики-танга и чулки с кружевными резинками, тоже белые. С юбками ему приходится немного повозиться, чтобы подоткнуть их как следует – они слишком жесткие и пышные. Трусы не трогает, незачем, они и так ничего не прикрывают. Он стоит за моей спиной, чуть слева. Хлыст ложится поперек ягодиц, слегка прижимаясь к коже. Медленно скользит вверх, потом снова вниз, от копчика до резинок чулок, обрисовывая контур тела. Я закрываю глаза. Сердце прыгает в груди, как рыба, вытащенная на берег, дыхание прерывается. Ай! Боль резкая, едва выносимая, я еле сдерживаю крик, а руки сами собой тянутся назад — то ли прикрыться, то ли потереть ужаленное место. Чтобы не допустить этого, я переплетаю пальцы и прижимаюсь к ним ртом. Новый удар ложится чуть ниже первого. С шипением втягиваю воздух сквозь зубы, потом медленно, с усилием выдыхаю. В первый момент ужасно больно, хотя бьет он, кажется, не сильно, без замаха. Через пару секунд становится терпимее, но я продолжаю ощущать тлеющий, пульсирующий след каждого удара. К счастью, он делает долгие паузы, давая мне отдышаться и немножко совладать с болью. Жалеет меня, наверное. Затем хлыст снова льнет к коже – обманчиво-нежное прикосновение, которое намечает будущий удар. Прижимается чуть сильнее. Резко взмывает и опускается, заставляя меня тихонько подвывать и ерзать на месте. А иногда, взметнувшись, он обманывает, не наносит удара, и, помедлив, опять касается напрягшегося в ожидании тела, примеривается, легонько похлопывает… Он дразнится, играет со мной? Или просто прицеливается? А может быть (крамольная мысль) он такой же новичок, как и я? Я всхлипываю, сама не знаю, от чего — от боли, от волнения, от того, что все так внезапно и так по-настоящему. Терпеть неподвижно все труднее. Я дергаюсь от ударов. То откидываю голову назад, то вжимаюсь в подоконник, напрягаю все силы, чтоб хотя бы не вилять попой и не трясти ею, как трясогузка, словно пытаясь стряхнуть жжение. И хотя бы не вскрикивать в голос. И не расцеплять пальцы… Где-то в отдалении хлопает дверь – мы оба подрываемся на месте. Я приподнимаюсь, опираясь на руки, он придвигается ближе, словно пытаясь заслонить меня от чужих взглядов. Но знаете что? Прямо сейчас мне почти наплевать, что меня могут увидеть с задранными юбками и исполосованным задом. Я боюсь, как бы нас не прервали раньше времени. Потому что мы еще не закончили. Я не знаю, как это объяснить, но чувствую, что если он остановится сейчас, это будет как недочитанное стихотворение, как оборвавшаяся мелодия, зудящая в кончиках пальцев. Но нет, никто сюда не идет, тревога ложная. Я опускаюсь обратно, и хлыст немедленно впивается в беззащитное тело. Теперь он бьет чаще и сильнее, словно дав себе волю. Я уже не могу сдерживать крики, как ни стараюсь, а после неожиданного злого удара, частично пришедшегося по бедру, и вовсе теряю контроль над собой, взвизгиваю, пытаюсь сползти, увернуться, прикрыться, все одновременно – он хватает меня за шиворот, бьет второй раз, третий, с силой прижимает к подоконнику, хлещет вообще без пауз – четыре, пять, шесть, свистящая, обжигающая кода — и затем отпускает меня и сразу же оправляет мои юбки, словно задергивая занавес. Минуту, две я лежу неподвижно, прислушиваясь к ощущениям, пытаясь продышаться. Медленно сползаю с подоконника. Выпрямляюсь. Оборачиваюсь. Виктор стоит вплотную ко мне. Он не отодвигается, не делает ни шагу назад. Хлыст лежит на полу. Глаза у меня на мокром месте, а щеки пылают. Виктор осторожно касается моего плеча. Гладит кончиками пальцев по щеке, заправляет мне прядь волос за ухо. Ну вот и все. Это произошло. То, что было моей собственной, личной страной грез, вырвалось в реальность. Отменить невозможно, раззнать тоже. Нормальная жизнь кончилась. Или – как посмотреть – только начинается?.. Collo dritto, muso franco (итал.) – здесь: спина прямая, морда смелая.
полная версия страницы