Форум » Антология лучших рассказов, размещенных на форуме » Arthur. Пробуждение » Ответить
Arthur. Пробуждение
Admin: Arthur. Конкурс ПиН-2022 - Пробуждение. (I место) Источник
Ответов - 1
Admin: Не буди ж ты её, не буди… На заре она сладко так спит! А.А. Фет На рассвете спится слаще всего. Туман белым мягким облаком укрывает озерную гладь, а над лугом стелется бескрайняя, сонная тишина. Первые минуты наступающего утра коротки, потому и сладостны, но в забытьи кажутся бесконечными, вольными. Катенька улыбалась во сне. Ей снился конь с гривой до самой травы, ровная ярко-желтая дорожка лунного света на озере, запахи луга и поцелуи Мишки. Робко, невыносимо осторожно и трепетно касался он губами доступного тела, не решаясь на то, чего Катеньке так хотелось, несмотря на родительскую строгость и кару небесную. Красивый Мишка. Смуглый, брови широкие, а глаза большие, черные, ровно, как у цыган, заезжавших к ним по весне, со своим цирком и песнями. Лучшую свою рубаху на встречу с ней надел. Белую-белую, в ночи издалека такую видно. Пахнет от нее лугом, ночной скачкой и Мишкиным теплом. Миг утренней неги совсем недолог! Первый же луч солнца оживляет все вокруг. Тает туман, свежий ветерок проходит над лугом, звонко рвет тишину первый петушиный крик. Тут же ему отзывается лай с дальних и ближних дворов, утробное мычание недоеных коров и лошадиное ржание. Катенька вынула из рукава белый платочек. Хочется подарить его Мишке на память. Чтобы носил с собой и думал о ней, о Катеньке. Хрустнула громко, совсем рядом, сухая ветка. И конь, на котором прискакал к ней Мишка, вздрогнул, поднял большую встревоженную голову да вдруг резко сорвался с места вскачь. Мишка было за ним, да куда там. Не вернешь. Тает невинный Катенькин сон. Утренняя свежесть холодит ноги и кончики пальцев, тревожно стало Катеньке, неуютно. Смотрит она в растерянные глаза Мишки, а тот в сторону умчавшегося жеребца. Проснулась Катенька. Одна, в тишине своей комнаты. Нет ни Мишки, ни резвого, испугавшегося сломанной ветки жеребца. Только губы ее горят от свежих ночных поцелуев. *** Этим утром завтрак в усадьбе Замятиных припозднился. Сначала хозяйка дома - Анна Павловна, долго о чем-то беседовала с Дашуней, любимицей сенной, выпестованной собственноручно из милости. Никто к ним близко подойти не смел, зная, как хозяйка не терпит, чтобы ей мешали. А что разговор ее тревожит - это заметили по тому, как крутила она перстень на тонком холеном пальце, а потом, тихо охнув, опустилась в кресло, не расправив юбку любимого, в прошлом месяце пошитого платья. Была Анна Павловна моложава для своих тридцати пяти лет, с тонкой молочно-бледной кожей и приятным, тихим голосом. Умом своим гордилась по праву и мужу в делах слыла надежной помощницей. Слуги ее почитали и боялись. Очень уж строгий взгляд хозяйка имела. Глаза серые, светлые, как шелк, а смотрели порой пристально, неумолимо. Только Дашуне ли бояться? Ей Анна Павловна почитай за матушку родимую. В сарафанчик всегда новый вырядит, ленту в тугую русую косу подарит. Спрашивает, конечно, без поблажки, строго и не ласкает никогда. Так сенной-то девке больше и не нужно. Сыта, да обута. Личико круглое, полное, носик пуговкой, глаза синие, радостные. Ну чисто собачонка какая. Доверчивая девка, надежная. Быстро что-то свое проговорила, стыдливо прикрываясь концами красного платка. Получила тихий, короткий ответ, расцвела, как тюльпан по весне – ярко, аж пятнами алыми пошла. Поклонилась и шмыг – вон, в сени. Потом господа тихо спорили в библиотеке. О чем вышла размолвка никому подслушать не удалось, но вышла из комнаты хозяйка со спокойным лицом и даже ласковым. Изволили откушать. Сам хозяин, Дмитрий Андреевич, в столовую не поторопился. Прошелся по библиотеке, тяжело стуча коваными каблуками, поправил у зеркала усы. Невысокий был Дмитрий Андреевич, полноватый. Хозяин добрый, справный, любил порядок, охоту и спокойную жизнь. Неспешно выкурил трубку, что до завтрака ему доктор строго запрещал, устало вытер намечающуюся от тревог сердечных (по словам все того же доктора) лысину, а потом позвал Лукьяна, обронив, что беспокоится о Балете, купленном давеча для улучшения породы жеребце. Лукьян не замедлил явиться. Войдя в хозяйский дом, он неловко пригладил скрюченными пальцами клокастую бородку и строго зыркнул в сторону прыснувших девок, что прибирали дом. Чувствовал себя Лукьян неважно посреди хозяйских богатств - как крупный жеребец в узком стойнике. Росту он был громадного и силушку, поговаривают имел лютую. Работал справно, служуб нес точно пес цепной, хозяйский закон почитая превыше Божьего. Не за что было его не любить, а вот не любили. За характер дотошный и въедливый, да чрезмерную рабскую исполнительность. В библиотеку он прошествовал важно, но не из-за гонора, а стараясь скрыть сильную хромоту и боль в правом колене. Катенька спустилась аккурат к накрытому столу и даже успела удивиться отсутствию papа́. В это утро Катенька выглядела чудо, как хорошо. В неброском, но по моде сшитом платье, ярким румянцем и нежной, ребяческой улыбкой. Особой красотой девушка не обладала. Роста невысокого, глаза серые, кожа имела приятный золотистый отлив топленых сливок, как у большинства девушек благородных семейств, любящих вольные прогулки на свежем воздухе. Темный густой волос без труда складывался в прически любой сложности, чем Катенька гордилась и не пренебрегала. Была она единственным ребенком в семье и любовью родительской пользовалась без ограничений. При этом избалованной ее считать было никак невозможно. Юная, романтичная, беззаветно преданная наивным идеалам французского романтизма, была она натурой пылкой, если не сказать темпераментной, но исполненной искренности, человеческого сочувствия и естественного христианского милосердия. Матушка каждую минуту лучезарно улыбалась ей и, наконец, когда подали чай, спросила: - Как спалось, Катрин? - Спасибо, хорошо. - Какая-то тихая ты у меня, засонюшка, не заболела? Катенька смутилась и пригубила чай. - Не переживайте, матушка, я в порядке. - А я всегда переживаю, Катрин. За все. И за тебя в первую очередь. Чтоб здорова была, да партию достойную нашла. О приданом пекусь. Чтобы не в благородной бедности тебе жить. Мы с твоим отцом... Она недоговорила. Катенька робко улыбнулась. - А где же папенька? Анна Павловна неторопливо разорвала пальцами маленький, изящный пирожок, так, что ярко-алая начинка из клубничного варенья капнула на белоснежное блюдце. - С Лукьяном беседует. Ты ведь знаешь, как важны для papа́ порядок и самочувствие каждой лошади. Кажется, Балет захромал. Катенька неслышно поставил чашку на стол. - И что же? Матушка безмятежно улыбнулась. - Да ты ешь, Катрин. После завтрака можно и на конюшню прогуляться, взглянуть. Катенька задумалась. Матушка ее редко забывала о сложностях своей неприкаянной юности, когда отец, хоть и благородного сословия, но обеднел дальше некуда. Страх вернуться в "благородную бедность" проявлялся в характере Анны Павловны с каждым годом все больше и больше, по мере того, как взрослела Катенька. Конечно, каждая мать желает своей дочери только добра и мечтает удачно выдать замуж. Но Анна Павловна переживала по этому поводу сверх меры, чем порой весьма утруждала умы своих домочадцев. Подумав о конюшне, после завтрака, Катюша решила поменять прическу, для чего была приглашена Дашуня. В это утро сенная была особенно оживлена и разговорчива. Причесывая волосы Катеньки рассказывала: - А я так вот думаю, Екатерина Дмитриевна, что Лукьяна позвали, дабы сместить его за хромоту. Вот. Старый же он совсем! Ему хозяин Балета объездить поручил, так Лукьян не справился, сбросил его Балет. Теперь вот старший конюх охромел, что старая кляча. На покой бы ему. Хоть и жалко. Кому он на старости лет такой нужен? Пропадет совсем. Вот. Эх, жизнь. Катенька рассмеялась забавному, быстрому говору Дашуни. - А ты чего такая веселая, Даша? - Ой, Екатерина Дмитриевна... вот ... Ой! Скажу, не удержусь, только вы уж поклянитесь, что ни гу-гу. Катенька поклялась не задумываясь. Дашуня довольная раскраснелась. - Судьба у меня решилась, Екатерина Дмитриевна. Вот. Осчастливило меня. Жизнь новая меня теперь ждет. Замуж я выхожу, волею матушки вашей, Анны Павловны, да услышит Всевышний ее молитвы. За любимого выхожу, Екатерина Дмитриевна, счастье-то какое, правда ведь? Катюша радостно захлопала в ладоши и вскочив, завертела головой перед зеркалом, думая, а заметит ли Мишка новую прическу и понравится ли она ему. *** Конный двор являлся особой гордостью Дмитрия Андреевича. Не сравнить, конечно, с орловским, что в Стрельне, но и не хуже каргашинского жили. Мечтали Замятины вывести свою породу. Дмитрию Андреевичу имя после себя оставить хотелось. Да и так, чего греха таить, дела поправить. Для чего и был куплен молодой дончак по кличке Балет. Приобретением этим Дмитрий Андреевич угодил всем. Строения Балет был совершенного, сторгован по случаю за сходную сцену, а уж характер оказался - сущий младенец. Может взыграть и такой шум устроить - хоть святых выноси. Но если ласково с ним и сахарку не жалеть, то поладить можно. Хозяйка Балета жаловала. А Катенька любила всех лошадей без разбору. После завтрака женская половина усадьбы выдвинулась в сторону конюшни. Анна Павловна шла под руку с дочерью, а сними рядом пристроилась и хозяйская любимица Дашуня. На дворе оказалось шумно и людно. Хоть и расступалась чернь, а нерасторопно. Потому как было им любопытно то, что творились посреди. Замятины и Дашуня не стали толпиться, подошли к навесу, где стояла коляска и уселись в нее. Теперь они находились выше всех, и хорошо видели происходящее. К столбу был привязан крепкого вида мужчина с широкой спиной и крупными, стянутыми над кудрявой головой руками. Анна Павловна улыбнулась. - Вовремя. Смотри, Катрин, никак конюха пороть будут. - Мишка! - ахнула Дашуня, побледнев, - Да за что же это, Анна Павловна? Да разве ж он виноват? - А кто виноват? Хозяйка смерила свою воспитанницу холодным взглядом, и та поникла. К столбу выхромал Лукьян. Шел он медленно, подволакивая больную ногу, но бодро улыбаясь. - За небрежное, значит, отношение к хозяйскому имуществу. И что за лошадью плохо ухаживал, от чего Балет захромал, велено, значит, выпороть Мишку-конюха, дабы другим неповадно было. Для острастки, то есть. Люд, наблюдавший подготовку к порке начал тихо переликаться. - За Балета они его, как же. За свою шкуру Лукьян опасается. - И то верно! Раньше оно как было? Со старшего спрос, а потом уже... Кто-то смачно сплюнул на землю и добавил. - Забьет его Лукьян. Мишку в старшие конюхи метили, а старый прознал. На руку ему это. Забьет совсем, как есть. Катенька дрожащими пальцами вытянула из рукава белый батистовый платок, скомкала его в ладонях и стала смотреть. Под лучами яркого солнца рубашка на Мишке показалась Катеньке кипенно-белой. "Словно одежда ангельская" - подумалось ей. От страха за конюха и мысли, что кто-то может заметить ее переживания, Катенька задрожала. Ей хотелось немедленно выскочить из-под навеса и убежать в дом, но тело ее не слушалось, а шея словно одеревенела. Глаза уставились в одну точки и замерли. С Мишки содрали рубаху, обнажив мускулистую загорелую спину. Сбоку встал Лукьян, свистнув в воздухе пучком больших, страшных прутьев. Катенька вздрогнула всем телом, как будто это ее полоснули розгами. Сек Лукьян медленно, размеренно, с оттяжкой. Спина конюха покрывалась полосами, воздух гудел от мерного свиста прутьев и полуденного зноя. Катрин задыхалась, тугой корсет впился в ребра. Каждый короткий после удара вздох причинял ей боль и страдания, но она не отвела глаз. Напротив, что-то мучительно сладкое было в этой боли корчащегося у столба тела. Его боль и ее словно текли и сливались в одно русло, растворяясь друг в друге, становясь чем-то новым, непонятым, неведанным. Катеньке стало невыносимо жарко и влажно. Подбородок задрожал, лицо ожог неожиданный стыд за то, что она почувствовала, видя терзание конюха. А ведь что-то такое ей хотелось сделать с Мишкой. Тем Мишкой, который не посмел, побоялся, смалодушествовал, когда ей так хотелось чего-то большего, чем поцелуи. Мишка дернулся и вскрикнул. Катенька задохнулась от гнева, отвращения к происходящему, жестокого самоедства и ненависти к себе. Дашуня зарыдала и закрыла руками лицо. Потом бросилась целовать хозяйке руки. - Спасите его, спасите, Анна Павловна! Я же не это, я же… я… Хозяйка отдернула руки и посмотрела на дочь. Но та не шевелилась, только пальцы нервно комкали маленький платочек. А Дашуня продолжала реветь: - Да не виноват же он, не виноват, Анна Павловна! Ошиблась я, показалось мне, пустите вы его, несчастного! Но ее горя и раскаяния никто не замечал. Мать смотрела только на дочь, а та на порку конюха. - Катрин! Мишка хрипло вскрикивал и напрягал перед ударами плечи. Катенька, не откликаясь на зов матери, вытерла порядком измочаленным платочком лоб и бессильно опустила руки. Анна Павловна осторожно вытянула из ее слабого кулачка белый лоскут батиста и бросила Дашуне. Та цепко подхватила его, кубарем скатилась с коляски и бросилась к столбу. - Ты поняла за что его? - тихо спросила мать окаменевшую Катеньку. Та коротко, почти незаметно качнула головой. - За недосмотр, доченька. За недосмотр, ох, как строго наказывают. Лукьян бросил поломанные розги на землю, перекинулся взглядом со стоящим рядом хозяином и, кивнув, выбрал свежие прутья. Конюх застонал под новыми ударами. Катенька поднесла ладонь к лицу и зажала себе рот. Мать продолжила тихим свистящим шепотом: - Мы с отцом из бурьяна и пыли поднимали это имение! Сколько сил вложили, ночей не спали, света белого не видели, чтобы жить не хуже других, и ты ни в чем не имела нужды. И я никому не позволю испортить тебе жизнь, ты слышишь, Катрин? Катрин ее слышала и не слышала. Она совершенно отупела от нахлынувшего горя, страха, вины и возбуждения. В толпе мелькнуло платье Даши. Сенная бросилась в ноги Дмитрию Андреевичу и протянула ему Катин платок. Хозяин тут же крикнул «Хватит!». Лукьян недовольно покривился, но занесенные для очередного удара прутья опустил. - Расходитесь, чего встали! - рыкнул старший конюх собравшимся. И толпа медленно начала рассыпаться. Дмитрий Андреевич направился к навесу, и Анна Павловна пошла к нему навстречу, оставив Катеньку одну. Мишку отвязали, усадили на землю у столба. Дашуня метнулась к бочке с розгами, намочила в воде платок и вернулась к Мишке. Тот перехватил ее руку, сжал. По щекам Дашуни текли крупные капли пота и слез, лицо ее перекосилось от боли, пальцы разжались. Мишка тут же скомкал платок в громадный кулак и оттолкнул девку от себя. Свадьбу сыграли через неделю, едва жених смог натянуть рубаху и твердо стоять на ногах. Дашуня рдела от счастья и робко смотрела на хмурого Мишку. Какой же он был красивый! Руки большие, жилистые, сам поджарый, прямой, как дуб молодой. В новой косоворотке, расшитой кропотливыми руками влюбленной невесты. Дашуня едва поспела к сроку, недосыпая ночами, готовясь к новой, такой желанной семейной жизни. Смотрела она на Мишку чисто как дите на пасхальный кулич. А вот жених невестой не интересовался и пил всю свадьбу. Но гостям было не до того. Катюша загорюнилась, но сходить на конный двор себе не позволила. Матушка, Анна Павловна, опекала ее в те печальные дни как могла. Обещала празднества разные и подарки. Делилась чаяниями на успех, который должен им принесть Балет со своим потомством. Катюша отмалчивалась и воли слезам не давала. Чуть побледнела только лицом и кажется выше стала, худее и глаза погрустнели. Дуняшу к себе звать перестала и вместо причесок завела порядок заплетать себе косу и закалывать к верху. Анна Павловна дочь любила, хоть и была порой неимоверно строга. В порыве материнских чувство она обняла ее и горячо проговорила: - Добра одного тебе желаю, Катенька! Чтобы жизнь прожила добрую и долгую, с достойным человеком. А что было - то выбрось из головы. Баловство какое. Было и прошло. Не вспоминай впредь. Прошлое тебя не вспоминает, и ты его забудь. Катюшу проняло, она всхлипнула и прижалась к материнской груди, выплакивая свое разочарование, обиду и первое в жизни женское горе. *** А в имение Замятиных зачастил давний друг отца - Алексей Иванович Дымов. Человек с известными средствами и связями, и большой поклонник лошадей. Они с Дмитрием Андреевичем часами говорили о делах и часто выезжали на долгие верховые прогулки. Анна Павловна оживилась, обновила Катеньке гардероб, затягивала ужины как могла. Алексей Иванович был милым и вежливым, развлекал Катеньку занимательными беседами, но большего интереса не проявлял. По характеру он слыл человеком аморфным и осторожным, а в делах вдумчиво-неторопливым. Выглядел Дымов для своих лет неплохо, верхом скакал - фору молодым мог дать и одевался изящно. А пуще того - всегда ходил с отменной, элегантной тростью, стоящей как четверка лошадей и карета с кучером в придачу. С девушками же был отстраненным, если не сказать нерешительным. А живой и любознательный ум Катеньки искал общения и тянулся к новым знаниям. Беседы с Алексеем Ивановичем становились все более оживленными, а его поездки с Замятиным короче. Анна Павловна приободрилась. Катенька расцвела, чаще стала смеяться и петь томные романсы, что особенно нравилось Дымову. Но, предложения не поступало, что смущало родителей Катрин и ничуть не вызывало негодования у девушки. Она просто наслаждалась общением с благородным и умным человеком. В один из таких вечеров, когда Алексей Иванович уже собрался покидать дом своего друга, приключилась досадная неприятность. Дашуня, подавая гостю на дорогу угощение, уронила поднос. Она тут же охнула и бросилась убирать, Анна Павловна нахмурилась, а Алексей Иванович улыбнулся и сказал «пустяки, право, поеду я». Катенька грустно улыбнулась ему на прощание. - Дашуня! - ледяным голосом позвала служанку Анна Павловна, - Ты бы сходила за Лукьяном. Дашуня, не поднимаясь с пола, собирая осколки, посмотрела на хозяйку, как собака с камнем на шее, у болота. Но Анна Павловна была непреклонна. - Поторопись, Дашуня! И сенная покорно встала и пошла за конюхом. Алексей Иванович вышел на крыльцо. Катюша пошла проводить его и подышать влажным озерным воздухом. - Катрин, ты забыла шаль! Уже прохладно! - за ними вышла и Анна Павловна. - Вы уж простите нас, Алексей Иванович! Дашенька хорошая очень, она сноровистая, но рассеянная больно. Да и высекут ее сейчас. - Высекут? - удивился Дымов. - За недогляд же, Алексей Иванович! Испортится иначе, а хорошую прислугу найти нынче, ох, как сложно. А эта умница, справная, замужем за старшим нашим конюхом. Любят друг друга, как голубки. Его и пороли всего один раз, когда за Балетом недоглядел, конь и ушел ночью на озеро. Катенька вздрогнула. - Екатерина Дмитриевна, вы замерзли? Ведь простынете! - гость заботливо поправил шаль на ее плече. Анна Павловна скрыла улыбку. - Так я и говорю, Балет на озеро ушел, а Мишка просмотрел и никому не сказал. Хорошо, что Дашуня видела. Катенька побледнела и тихо переспросила: - Видела? - Видела, видела, душа моя. Вот тогда Мишку и выпороли. А после свадьбы papа́ его старшим поставил. А он и рад стараться. Ты ведь помнишь? Катенька не ответила. - А вы не торопитесь, Алексей Иванович. Девку ж сечь будут. Вам, как гостю, которому не досталось угощение на дорожку, должно поприсутствовать, - предложила Анна Павловна. - Да неловко, знаете ли, поеду я лучше! Тут у крыльца появилась заплаканная Дашуня и Лукьян со свеженарезанными прутьями. Дашуня упала гостю в ноги. - Алексей Иванович, простите Христа ради! Смилуйтесь, Анна Павловна! Алексей Иванович чуть отступил и нечаянно коснулся плечом Екатерины. Та вдруг ненароком всхлипнула и ее холодные пальцы сжали руку Дымова. - Пожалуйста! - еле слышно взмолилась она. Дымов, уловив в голосе Катеньки страх и отчаяние, замер на месте. Анна Павловна распорядилась чтобы в гостиную немедля принесли широкую скамью. Дашу разложили и привязали, обнажив без стеснения, под ее слезы и причитания. Лукьян, получив разрешение, приступил к порке. Истово перекрестясь он ухнул и вытянул Дашу поперек плотно сжатых ягодиц. Она тут же зашлась громким криком. - Не вопи, не вопи, красоточка, рано ишо! - пробормотал Лукьян и снова ударил. Дашуня завыла. - Дозвольте я ей рот завяжу? - спросил Лукьян. Анна Павловна кивнула и внимательно посмотрела на гостя. Тот наблюдал экзекуцию с невозмутимым лицом. Лукьян порылся в складках одежды Дашуни, извлек мятый застиранный платок. - Никак господами подарено? Дорогой, батистовый! - сквозь зубы посетовал он, завязывая виновной рот, - не цените доброго обхождения, вот и получайте! Катенька узнала платок, который когда-то мечтала подарить конюху на память о себе и содрогнулась, подумав, как он мог оказаться у Даши. Вновь засвистели розги. Дашуня выгибалась и стонала, выкручивалась под прутьями, насколько позволяли веревки. Лукьян не жалел ее, зная, что битая, привыкшая. Мужик ее, Мишка, и не так потчует дома, не помрет. Катенька смотрела на муки Дашуни и крепче сжимала пальцы на локте Алексея Ивановича. Ей казалось, что она слышит его шумное дыхание и удары сердца. Или это она резко выдыхала с каждым взмахом лозы и считала пульс? Дашуня повернула к ним заплаканное лицо и завыла в закушенный платок. - А вот так, и вот так! Будешь еще? Будешь? Будешь?! Обнаженное тело наказываемой быстро покрылось кровавыми полосами. Алексей Иванович положил горячую ладонь поверх дрожащей руки Катюши. Лицо его оставалось бесстрастным, но на щеках проступил румянец, а в глазах проявился особый маслянистый блеск. Он бессознательно обнял стоящую рядом с ним девушку за плечи и поправил на ней шаль. Ему вдруг стало хорошо и приятно рядом с этой слабой, хрупкой девушкой, так доверчиво сжимавшей его локоть, испугавшейся порки. Он повернулся к ней в полоборота и попробовал заглянуть в глаза. Ему хотелось успокоить ее, дать понять, что с ним ей нечего бояться и он защитит ее от любой напасти. Та не пошевелилась, замечая лишь, как Дашуня рвет зубами от боли белый батистовый платок. В сердце Катеньки что-то хрустнуло, как ветка в ночной тиши, пришло понимание за что Дашуня получила благословение на вожделенную ею семейную жизнь и, наконец, спасительное освобождение от чувства вины. - Довольно! - улыбнулась Анна Павловна и чуть кивнула к гостю, - Остались бы вы с ночевой, Алексей Иванович, поздно ведь, куда там, по темени добираться? Катенька очнулась и сдернула руку с его локтя. Дымов довольно поклонился в ответ и коротко ответил: - Буду рад. Ночь гость не спал, просидев со своим старым другом, Дмитрием Андреевичем, в библиотеке, за взаимно интересным деловым разговором. А по утру с его благословения предложил Екатерине Дмитриевне Замятиной руку и сердце. Вовремя завтрака он не спускал глаз со своей невесты, отвлекаясь лишь на короткие согласия того, о чем говорил Дмитрий Андреевич. Да, поможет конный двор поднять и расширить. И за ценой не постоим. И работники будут. Хотя и у Дмитрия Андреевича хорошие конюхи, опытные, лошадей знают, ему бы таких спорых, один Лукьян чего стоит! Дмитрий Андреевич, недолго думая с радостью включил старого конюха в приданое дочери. Анна Павловна белой лебедью плыла по дому и всем улыбалась. Гостю дорогому сама подавала на подносе яства, нежно воркуя: - А вот, откушайте, Алексей Иванович, шанежки пышные, мягче пуха. И творог свежий, белый, чуть с медом, сладенький. Алексей Иванович брал шанежку, но оставлял не тронутой, любуясь тем, как смущается Катенька. Потом позвали Лукьяна и велели готовиться к переезду. Лукьян прослезился, когда узнал, что ему доверяют важную должность в дорогом имении. - Не посрамлю, батюшка, Дмитрий Андреевич! Стараться буду, радеть, значит, Бога за вас молить. Потом низко поклонился новому хозяину и размашисто перекрестился. - Значит, здрав будь господин, Алексей Иванович! Алексей Иванович рассмеялся и подал Лукьяну рюмку. - Пей, Лукьян! Радость в доме. Поедешь ко мне? Совсем распустились конюшие, нужен им человек строгий, опытный. - Поеду, Алексей Иванович, как не поехать, коли воля такая, - выдохнул и тихо добавил, - Ну, за новую жизнь. Алексей Иванович вновь рассмеялся и протянул старику свою трость. - Дарю. Тот принял и украдкой вытер выступившие от рюмки крепенькой слезы. К крыльцу подогнали гнедого Алексея Ивановича. Лукьян самолично вышел принять повод из рук Мишки и прошипел: - Осторожней ты, олух! Беречь хозяйское добро надобно! Мишка ожог его злым взглядом, но смолчал. Кинул Лукьяну повод и пошел от крыльца в сторону конюшен. Солнце припекало и светило ему в глаза. Катенька смотрела с крыльца на его спину и словно не узнавала. Он стал чужим. Рукава Мишкиной рубашки были мяты и небрежно закатаны по локоть, а спину обтягивал старый черный сюртук, подаренный Дмитрием Андреевичем. *** Алексей Иванович вел лошадь под уздцы. Катюша шла рядом и задумчиво поглаживала длинную шелковистую гриву гнедого. - Вам понравится Дымово, Екатерина Дмитриевна. Имение у меня большое, справное, но не это главное. Воздух у нас вольный, красота неописуемая! А по утрам-то как красиво, видели бы вы. - Как красиво? - эхом прозвучали слова Катеньки. - Река у нас широкая, полноводная. А вдоль нее луга, поля. Туман утром белый, лохматый, густой. - Холодный? - А я вам платок пуховый подарю, Екатерина Дмитриевна… Катюша. Белый-белый, легкий, как перышко и теплый. Катюша раскраснелась, подняла на Дымова глаза, улыбнулась. - Расскажите еще. - А запах от трав... Голова кругом. И спится на вольном воздухе, на заре, сладко-сладко. Гнедой качнул головой и встал. - Сладко, - прошептала Катюша. Алексей Иванович смело привлек ее к себе и крепко поцеловал.
полная версия страницы