Форум » Антология лучших рассказов, размещенных на форуме » Secret Road. Под личную ответственность » Ответить
Secret Road. Под личную ответственность
Forum: Под личную ответственность Вам когда-нибудь случалось бывать на совете профилактики? Развлечение на большого любителя, что бы Вас туда ни привело, и по какую сторону баррикад Вы бы ни оказались, не так ли? Но даже тому, кого обошла эта чаша в годы школьной юности, и кто после не ступил на педагогическую стезю, должно быть несложно представить типичную картину такого события. Вот невысокая коренастая женщина лет пятидесяти трясёт и машет руками на манер сицилийки, пучит глаза, что-то говорит очень живо, сбиваясь, почти что кричит – это завуч, от которой шарахается почти что вся школа, не исключая и многих учителей. Вот с похожим на битый кирпич лицом сидит и смотрит в окно регулярный посетитель подобных мероприятий: ему остался здесь год... И ему всё равно. Перепуганный, красный, вспотевший хулиган-восьмиклассник как будто придавлен то ли натиском завуча, то ли подзатыльниками рассерженной матери, что тоже краснеет здесь возле него. А вот и любительская команда из 10-го класса: немного худая и жутко недовольная девчонка, сидящая как на иголках и постоянно поправляющая то причёску, то юбку, и рядом с ней – походящий на сжавшегося от холода снегиря бледный безусый паренёк, не живой и не мертвый, украдкой стреляющий взглядом в сторону этой особы. И хмурый, почти неподвижный директор – широкий и лысый, прямо как камень – возвышается над этой «Тайной вечерей», но остаётся почти незаметным на фоне завуча-фурии и только, когда, к радости каждого из собравшихся, в её лёгких кончается воздух, сухо вставляет какую-нибудь заранее отштампованную фразу, что-де был бы страшный скандал, пойди всё менее удачно, что тут же молва дорисовала бы эту глупость до группового самоубийства – и это в уже год как гимназии!.. Кто говорит, кто слушает, кто кричит, а кто боится – все они так или иначе втянуты в происходящее с головой, увлечены этим и правда мало приятным обсуждением на повышенных тонах. И кажется, будто никакого дела до этого нет только сидящей в сторонке изящно сложенной женщине бальзаковских лет, полупрозрачно улыбающейся половиной лица и не сводящей взгляда с директора: «Интересно, если вместо него в кресло посадить дубовый пенёк и нарядить его в галстук, то он тоже будет таким сухарём с одной мыслью и двумя эмоциями?» Да, долгих уговоров, многих усилий и всего обаяния стоило ей – брюнетке с броско контрастирующим с широким отложным воротником её платья лицом – ещё до начала настоящего балагана уговорить его обойтись без драконовских мер к её подопечным-десятиклассникам: – В этот раз я, конечно, подумаю и, может быть, даже поверю и уступлю Вам, но знайте: «под личную ответственность» – это именно под Вашу личную ответственность, и если ещё раз они что-нибудь натворят, то я Вам!.. Вы у меня!.. – Вы мне устроите, и я попляшу – понятнее некуда, да только повода для этого не появится, будьте уверены. Вы сегодня сказочно добры, Павел Владимирович! «Правда сделает, как сказал, и не послушает сейчас эти завывания Городницкой про «поставить на учёт», «выгнать» и «донести в милицию»? – она неотрывно смотрела на директора, сверлила его глазами, прикусив себе щёку и слегка улыбнувшись. – А как иначе? Он бы не был собой, не будь неприлично прямым и простым, как башмак. Сделает». В иной бы раз пришлось горячо спорить и пытаться перекричать куда более искушённую в этом деле Городницкую, чтобы просто быть услышанной и понятой – но только в иной, а не в этот. Интуиция не подвела эту женщину, и её предчувствие насчёт решения директора встать на её сторону и ограничиться лишь словесной выволочкой оказалось верным, и среди пострадавших оказался только тот восьмиклассник, успевший уже получить бессчётное количество затрещин: – Дома получишь! – толкая его к выходу, мать отвесила ещё один подзатыльник. – Ирина Леонидовна... – кто-то из педагогов даже пытался охладить её пыл. – А что? Дума наша не говорила, что можно лупить этого... – удар прошёл по касательной, – этого засранца? Можно! Уж отец-то из него человека сделает, ей-богу... «И гадалкой быть не нужно, чтобы сразу вот этих двоих прочитать. Без всякой там интуиции кому угодно будет ясно, что неделька-две-три пройдут, и снова жди от них приколов похуже нынешнего: мальчик и девочка, интеллект смело делим пополам... И вот это за них мне теперь отвечать головой! Ну и где же та хвалёная интуиция, что насквозь видит других вместе с их судьбами, когда нужно всего лишь понять, что же делать мне, чтоб с самой не спустили шкуру из-за этих двоих? А делать-то надо что-нибудь. Прогадаю – буду рвать волосы, если останутся... А если просижу на попе ровно, будет всё то же самое, но с гарантией», – как ей распорядиться выстраданным успехом в завершившемся деле, Ольга – та черноволосая учительница, что одна всё это время умудрялась сохранять в себе спокойствие и даже какое-то подобие весёлости, – сразу решить не могла. Что бы там ни было, бездействовать ей совсем не хотелось. Как заводная кукла, приведённая в движение своим механизмом, Ольга, толкаемая желанием по меньшей мере выйти из статики и начать что-нибудь делать сию же минуту, высунулась из дверей и окликнула ещё не успевших скрыться из вида ребят: – Аня, Миша! Подождите секунду! С одного мимолётного взгляда угадывается бесконечная разница между ними: юноша гармоничен, плавен и бледен, а девушка продолговата, угловата, смугла; он – аккуратен и выглажен, в форменных брюках, рубашке и безрукавном пуловере, она – заметно небрежна, в юбке очень уж вольной длины; а держатся чуждо, как марсианин с венерианкой. – Да, Ольга Юрьевна?.. – откликнулась говорливая Аня. – Какой сейчас урок у вас будет? – Литература, в 34-м, – девушка говорила с приторной, неестественной угодливостью. – Замечательно! – Ольга импровизировала на ходу, всё ещё не представляя ни своих дальнейших слов, ни того, что она собирается сделать в следующую секунду. – Предположим, что вы сегодня освобождены, а про дуб и сами почитаете на досуге. Пока что, пожалуйста, не разбегайтесь, а подождите минут пять где-нибудь перед входом или на проходной. Наперекор зовущему на урок звонку и движению густой цепи школяров, подхваченных им и несущихся внутрь, в напряжённом безмолвии двоица вышла на маленькое и высоко поднятое над землёй крыльцо. – Кажется, пронесло, – тихо произнёс Миша, пытаясь разрядить ситуацию. – Повезло, – Аня ещё заметно нервничала. – Лариска нас и без совета сожрала бы, блин. А с Ольгой... – Она добрее. Девушка громко цокнула языком и, оглянувшись, заговорила быстро и приглушённо, с выражением крайнего неудовольствия на лице: – Ненормальная! Сегодня отмазывает, а завтра затиранит за чих, – будто ты не знаешь... Что у неё там в голове?.. И вот что ей от нас теперь нужно? – Ну... С тараканчиками, не без этого, – Миша вслед за Аней перешёл почти что на шёпот и, поморщившись от солнца, пристально посмотрел на косо стоящую неподалёку ярко-красную машину огромной длины. Наверное, за целую тысячу километров вокруг не отыскать такого полувекового детища заокеанского автопрома – никакого другого, кроме этого, каждое утро с каким-то хулиганским и раздражающим учителей-старожилов рёвом привозящего сюда Ольгу Юрьевну. – Думаешь, затиранит? – Да фиг её, шизичку тронутую, знает. От неё всякого... Как обычно, легко и без шума, она появилась из-за отворившейся двери – в зелёном платье, облегающем стан и теряющем хватку от талии до самых колен, и с отдалённо напоминающей летающую тарелку небольшой шляпкой на голове – и, посмотрев сверху вниз на открывшуюся ей пару, загадочно, с привкусом сарказма улыбнулась, протянув вперёд руку: – Надо же, ещё не убежали... Ну что ж, пожалуйте в карету! Ольга, заметив, что девушка сразу сделала глубокий вдох, намереваясь было что-то сказать, оказалась впереди всех её возражений и, сохраняя на лице всё ту же милую улыбку, произнесла совсем непринуждённо: – Отговорки не принимаются. Вы сейчас вообще должны сидеть на уроке. Отъезжали в полном молчании, слыша только рычание мотора и шум близкой улицы. Съедаемые тревогой от неизвестности, Миша и Аня хранили безмолвие – словно боялись одним неосторожным словом испортить своё положение и навлечь на себя беду, отведённую от них стараниями Ольги, что сейчас везла их непонятно куда и непонятно зачем, – пока юноша первым не сдался своему любопытству: – Ольга Юрьевна... А мы куда?.. – Считайте, что я вас приглашаю к себе в гости, – немного подумав, она ответила Мише, до сих пор твёрдо не зная, однако, зачем она делает это, и чего хочет от сидящих возле неё перепуганных ребят. Ни плана, ни даже в общих чертах определённого представления о том, каким будет её следующий шаг, у Ольги в голове ещё не было – слишком быстро всё случилось, слишком резко на её плечи упал этот груз ответственности, неясный сам по себе и таящий слишком много непредсказуемого и неподвластного ей. И попробуй ещё разберись, кто из этих троих сильнее взволнован: притихшие и спрятавшие глаза пассажиры или та женщина, что их везёт... «И отчего это вдруг мне понадобилась лишняя головная боль? Никто не просил, а я тут как тут со своим шилом», – пустой дорожный гул наводил на Ольгу не лучшие мысли. Она не глядя ткнула пальцем какую-то кнопку, чтобы отвлечься от них и перестроиться на что-нибудь если не более дельное, то, по крайней мере, более позитивное. – Сегодня, 2-го сентября, весь день ожидается ясная погода без осадков... – ожившее радио громко и весело заговорило голосом дикторши. За эти несколько минут, что они ехали, широкие проспекты успели смениться невзрачными окраинными улочками, а Ольга даже не думала останавливаться, всё мчась куда-то к чёрту на кулички. – Вы далеко живёте, – Аня заметила об этом робко, почти не вслух. – Неблизко, почти у Елового озера. Но если утомила вас поездка, то можно и побыстрее устроить... Широко улыбнувшись, Ольга сильнее придавила педаль газа, и её громоздкое чудище, повинуясь хозяйке, страшно загрохотало и галопом помчалось по прямой и почти пустынной в этот час улице. – Что, экстремалы, страшно? – она расхохоталась, увидев округлившиеся глаза пассажиров, смотрящие то куда-то в бесконечную даль, то на стрелки приборов. – Или вы смелые только по карнизам гулять, а не с ветерком кататься? Двоица разом сникла, стоило Ольге только упомянуть о том, из-за чего для Ани и Миши, как и для всех остальных вызванных на совет профилактики, второй день учебного года окрасился в столь неприятные тона. – Извините, пожалуйста... – А мне что? Отмывать подоконники от ваших следов буду всё равно не я, – голос её оставался лёгок и весел, несмотря ни на всю серьёзность сказанных слов, ни на открытость исхода разворачивающейся оперетки, в которую она ещё должна была вписать свои реплики. – А вас двоих выгораживать... Знаете сами, я могла этого и не делать – только спала бы спокойнее. Теперь, видите ли, трясись денно и нощно за вас, детишек, чтобы не случилось чего-то такого, за что отругают не только вас, но ещё и меня заодно. Сама взялась, и за язык меня никто не тянул, правда ведь? Между тем Ольга остановила машину почти в самом конце частного сектора, напротив скромно и добротно смотрящегося двухэтажного дома – что приютился посреди небольшого, уже подёрнутого предсмертными красками, сада, – пристально глядящего на дорогу своими широкими глазами-окнами. – Заходите, не стесняйтесь, не бойтесь... Не успела закрыться дверь за вошедшими, как в прихожей появилась молодая, выглядящая ровесницей Ани и Миши, круглолицая девушка в длинных шортах и похожей на парус пёстрой футболке, с убранными под ободок светлыми волосами и висящими на её шее наушниками, из которых и сейчас доносились какие-то неразборчивые звуки: – Вы сегодня так рано, Ольга Юрьевна. Но я уже почти всё доделала, только так по мелочи осталось... – даже стараясь сказать это побыстрее, она заметно протягивала слова, отчего её речь делалась похожей на равномерный низкий гул. – Неважно. Яночка, на пару слов... – с этими словами Ольга взяла за руку таинственную для гостей девушку и торопливо скрылась с ней в одной из прилегающих к прихожей комнат. Не успела захлопнуться за ними тяжёлая дверь, как вновь опустилась мутная дымка на прояснившийся и показавшийся было довольно понятным для Миши с Аней образ их классного руководителя. Кто эта Яночка, что слишком взросла, чтобы быть дочерью ещё не справившей даже своего тридцатипятилетия Ольги, и слишком молода, чтобы быть её сестрой? И почему она к ней так обращается?.. Почти полминуты оба стояли в лёгком удивлении, пока та же дверь не распахнулась, и из неё, вопреки кажущейся на первый взгляд неуклюжести, торопливо не вышла сама эта девушка, сразу же ловко впрыгнувшая в кроссовки и быстренько, словно мышь, выскользнувшая на улицу. – Заждались тут уже? Милости просим, как говорится! Ольга отвела гостей в комнату. Мягкие ковры на полу, почти хаотично расставленные диваны и кресла в обивке с причудливыми цветными завитушками, увешанные десятками цветных и чёрно-белых фотографий стены и стоящий на столике в дальнем углу граммофон, поблёскивающий замысловатым, похожим на большую кувшинку медным рупором – ни у кого, кто сколько-нибудь знает Ольгу, даже и при поверхностном взгляде на открывшийся ему интерьер не осталось бы никаких сомнений в том, кто может обитать в этом доме, – но только не вопросов к его хозяйке. – Чай будете али кофе? Чего покрепче пока вам не предлагаю... Наверное, слишком приятна и уютна эта атмосфера, и слишком, даже необъяснимо, мила, добра, обходительна Ольга для классного руководителя, чьи подопечные были только этим утром пойманы на чём-то таком, что, невзирая на сам этот поступок, их пришлось буквально спасать от нависшей волны гневного возмущения. Но вряд ли сейчас – меньше чем через час после того страшного и очень громкого совета – этой парочке было, на что жаловаться, сидя не в кабинете директора под пудовыми взглядами рассерженных педагогов, а в этой комнате, на мягком диване, под совершенно безобидную беседу. – Ольга Юрьевна, я всё сделала, – через какое-то время на пороге объявилась Яночка. – Спасибо, Ян. В принципе, мне сегодня от тебя больше ничего не нужно. С посудой я сама разберусь потом. – А я тогда, пожалуй, пойду... Завтра к половине девятого, я помню... – она задержала взгляд на гостях, и на её слегка напряжённом лице читалось желание во что бы то ни стало не заулыбаться. Молодой человек, обнаружив на себе смеющийся взгляд, явно смутился и отвернул голову, старательно делая вид, что его заинтересовал лежащий на подоконнике и из-под прищура наблюдающий за происходящим лохматый серый кот: «Кажется, заметила, что я на неё смотрел. Вот блин!» – Ольга Юрьевна, а кто такая эта Яна? Ваша дочь? – Аня, наконец, набралась смелости, чтобы прямо спросить об этой девушке. Хозяйку этот вопрос почему-то рассмешил: – Нет-нет, что ты... У меня и сын только-только в 3-й класс пошёл, какая тут дочь? А кто она такая, я, можно сказать, сама не до конца понимаю. Домработница? Не то. Наверное, если скажу, что это просто местная девчонка, живущая через три дома, это будет ближе всего к правде. Но не сама правда – тут всё сложнее. С её родителями мы с мужем очень хорошо знакомы довольно давно, ещё со школы. А потом и семьями дружили, если это можно так назвать. До какого-то момента дружили. Её отец умер лет пять назад, а мать после этого и собой быть перестала: начались и знакомые непонятные да синие, и пьянки по два месяца, и пропадала куда-то несколько раз... В общем, по эволюционной лестнице она тогда полетела вниз головой, на самой дно. Всё прямо на глазах: был приличный, интеллигентный человек, прекрасная женщина, а стала такой, что без слёз на неё не взглянешь. А Яна... Мы не хотели, чтобы она пошла в маму, вот и стали с тех пор за ней присматривать по мере сил. Она к нам ходит, помогает по дому с разной мелочью, а сама зато накормлена и под каким-то присмотром, делом занята, а не с отребьем и наркоманами шляется по помойкам. Это сейчас она более-менее подросла и свою голову на плечах имеет, а раньше-то в таком возрасте была, когда девчонку хлебом не корми, а только дай со шпаной погулять или что похуже... – А она в школе учится или?.. – Учится, но на домашнем. В школе её только или дураки всякие затравят, или она сама с ними свяжется – нечего там делать. А так у неё и с учёбой всё хорошо идёт, и я с ней позаниматься могу, если нужно, и в целом спокойнее за неё, что не где-то там, а тут рядом... В этом году должна уже закончить – на год вас старше... А в общем – мне просто жалко было пройти мимо, вот и заморочилась. С вами сегодня примерно то же самое получилось: ну так вас было жалко – вы бы себя со стороны видели! – что смотреть, как вас обгладывает Галина Романовна, я ну никак не могла. И об этом, кстати говоря, и хотела с вами побеседовать... – Простите, – поочерёдно ответили гости, изменившиеся на последних словах Ольги. Хозяйка поднялась со своего кресла и, провожаемая взглядами двух пар вцепившихся в неё глаз, не спеша стала прохаживаться по комнате. Она чувствовала уже не туманную тревогу – а осязаемый, чётко очерченный мандраж. Да, её видение будущего было уже полностью дописано к этой минуте, выверены фразы, подобраны слова и убраны все многоточия, но одно дело – писать эту пьесу, и совсем другое – стать её персонажем и тем решающим актором, что двигает вперёд весь сюжет. – Об этом я хочу с вами поговорить... С каждым из вас, – Ольга достала из шкафа случайно попавшуюся под руку пластинку и принялась со всем вниманием разглядывать её. Казалось, она специально подбирает каждое слово. – Пространных лекций вам читать смысла нет, вы и на совете о себе много нового узнали. А вот послушать вас... Как классной, мне сейчас очень хотелось бы многое от вас услышать. И в первую очередь от тебя, Миша. Нечто демоническое мелькало в её облике. Заметив на себе брошенный через плечо взгляд этой женщины, юноша вмиг оробел и почувствовал утробное желание отстраниться от него, но что-то нечеловечески притягательное не позволило смутившемуся парню даже перестать смотреть на её окаменевшее лицо. – Миша, поговорим с глазу на глаз, – аккуратно положив пластинку, Ольга бесшумно зашагала к выходу. – Пошли. Не бойся, это тебе не совет профилактики. Вставать с удобного дивана и идти куда-то, где может поджидать всё что угодно, удовольствия было мало. «Если наорёт, хотя бы не при Аньке. Точно наорёт. А будь что будет, пофигу!» – Миша встал одним быстрым рывком, чтобы поскорее избавиться от борьбы со своим нежеланием делать это. Впрочем, заигравшая мелодия – буйная, живая и резвая – ему тоже не слишком нравилась. – Аня, пожалуйста, пока что посиди здесь, мы ненадолго. И не пытайся убежать, а то места тут такие... – Ольга улыбнулась, словно отпустила что-то забавное. Под звуки всё утихающей, по мере их продвижения по коридорам и удаления от того зала, музыки они оказались в сравнительно небольшой комнате на втором этаже. Немного вытянутое, хорошо освещённое помещение – обставленное прильнувшими к стенам книжными шкафами, с титаническим письменным столом возле окна, тройкой-другой раскиданных тут и там стульев, кушеток и кресел – напоминало то ли кабинет, то ли библиотеку, то ли просто комнату, которой не нашлось лучшего применения. – Располагайся, – Ольга указала молодому человеку, замешкавшемуся и растерявшемуся от обилия пестрящих кругом деталей, на одно из кресел и сама залихватски уселась на единственный свободный от тетрадей, бумажек, разного рода предметов и просто всякого хлама угол стола. Несколько секунд она задумчиво смотрела на Мишу – тот и сам заметно нервничал, щёлкал пальцами и метал взгляд из стороны в сторону, – слегка прикусив губу и не решаясь начать. – Я с тобой хочу поговорить не как классная, – голос Ольги был тих и вкрадчив. – Знаешь, мне в этой истории понятно всё, совсем всё, но кроме одного маленького кирпичика – твоей, Мишенька, мотивации. Зачем тебе понадобилось в этом участвовать?.. И с кем! Осипов, Тюленев, ещё этот второгодник Андреев из 8-го... Они же все как на подбор, болваны и разгильдяи! Ты разве такой? С Анькой всё ясно: она с такими уже много лет водится, ещё и к Осипову, поди, липнет. Что ж ты забыл в этой компании? Вот скажи мне честно, будь добр...
Ответов - 5
Forum: Миша, зажавшись и помрачнев, по-прежнему молчал. Глаза его бегали, и по ним было совершенно понятно, что ему есть что сказать, но делать этого ему совсем не хочется. – Миш, скажи всё как есть. Всё останется в этой комнате, я тебе это обещаю, – Ольга говорила почти что ласково, пытаясь успокоить потерявшего лицо от внутреннего напряжения юношу. – Или не веришь мне? – Верю, – он пытался сказать это как можно твёрже, потерпев, однако, неудачу в этом. – Если веришь, то расскажи: что же тебя на это толкнуло? Ведь это так на тебя не похоже... Помявшись, сделав несколько тяжёлых вздохов не то для собственного успокоения, не то просто для отсрочки момента, он всё-таки нашёл в себе смелость заговорить: – Да, с ними всеми Аня давно очень общается, а я, получается, как бы через неё про это узнал, что они вот этим занимаются. И сегодня на перемене после второго пошли между окнами бегать, а мне как-то неудобно было отваливаться в этот момент. Ну, они бы тогда подумали, что я изгой какой-то или боюсь чего-то... – И кому ты что-то хотел доказать этим, Миш? Андрееву, что ли? – Ольга усмехнулась. – Думаешь, они все тебя сразу посчитают таким крутым и, настоящим, помилуй господи, пацаном, как только ты начнёшь делать какую-то бессмысленную и ненужную для себя же самого фигню? Так ты только окажешься под самым плинтусом в их иерархии, и будут они тобой помыкать налево и направо, но уж точно не примут как ровню себе. Да и зачем тебе они? Ну, будут они тебя считать изгоем, трусом, ещё кем-нибудь – а тебе-то что с того, что они в своих пустых головах воображают? Или вокруг нет других ребят? Ты подумай, Миша: этих придурков у нас штук двадцать на все параллели – а сколько нормальных? Сотни! Но тебе зачем-то понадобился этот Тюленев, по которому с пятого класса тюрьма плачет... – Ну... Это... Это не из-за них даже, если честно, – мишин голос дребезжал, а сам он ёрзал на кресле, не находя себе места. – Мне их компания вообще неинтересна, просто... Это чтобы Аня так не думала. Не хотел упасть в её глазах. Ольга засмеялась, тут же подумав про себя: «Не хотел упасть в глазах Ани, но не был против упасть головой на асфальт». Все её догадки, весь этот тщательно сплетённый клубок опасений и домыслов – всё рассыпалось за секунду. И как! Настолько банально, что стыдно было даже думать о таком всерьёз, но именно это правдой и оказалось. – О... Так вот оно что! – Ольга всецело повеселела. – Старое доброе «шерше ля фам»! Я-то думала, ты в гопники решил податься или просто спиться, а дело в Ане. Будто бы ты смог ей показаться большей обезьяной, чем Осипов! Ничего, подрастёшь – поймешь, и тогда сразу на пай-девочек потянет. Но я, в общем-то, не столько собираюсь сейчас тебя учить, как жить, сколько... Оба слушали, как звонко похрустывает, отмеряя секунды, вечно куда-то спешащая стрелка в настенных часах: у Ольги не было слов, чтобы сказать их, а у Миши – твёрдости и уверенности, чтобы ответить на уже услышанное. Она насчитала шестьдесят три коротких щелчка, пока молча стояла у окна, повернувшись спиной ко всей комнате. – Я просто хочу, чтобы в будущем – по крайней мере, до твоего выпуска – ты так больше не делал. Ни так, ни как-то ещё. Нигде. Ни с кем. Ты слышал: я пообещала, что такого никогда не повторится, а я, в свою очередь, сделаю для этого всё возможное. Как думаешь, что теперь зависит от твоего дальнейшего поведения? – Ваша работа?.. – наспех, ещё не успев развернуть голос, ответил ей юноша. – Ты материалист, Миша! Работа? – глядя со спины, собеседник Ольги мог увидеть, как нахлынувшая на мгновение улыбка заставила напрячься её щёки. – Что мне эта работа? Меня и муж прекрасно кормит, знаешь ли. А зависит от этого то, есть какая-нибудь цена моему слову. Вот это для меня важно! И я хочу хотя бы каких-нибудь гарантий того, что никогда больше ты меня эту тему поднять не заставишь. – Я обещаю. Никогда! – Нет, Мишенька, не таких гарантий. Я хочу твёрдо знать, что повторения чего-то подобного тебе точно не захочется. И меня устроят только такие гарантии. Плавным движением руки Ольга вытащила из стоящей на подоконнике высокой и тонкой, дивно расписанной вазы ровный и гладкий тёмно-охровый прут. На подоконник, на пол и на стол с него посыпались капли воды, будто с потревоженной ветки в укутанном утренним туманом лесу. За первым прутом последовал ещё один, такой же блестящий и длинный, а за ним – ещё один и ещё, пока в руках у Ольги не вырос целый куст о пяти ветвях. – И что же я... – Понимаешь ли, Миша, я несколько старомодна не только во всех этих побрякушках, но ещё и в представлениях о методах воспитания. Можно сказать, они мне тоже от бабушки достались... Не мне тебя учить выбирать пассий, но отвадить от всяких глупостей – это всегда пожалуйста, – старательно перевязывая получившийся пучок толстой белой нитью, Ольга отпускала слова медленно и с большим интервалом. Миша тихо оцепенел. В законченную картину этот пазл – сегодняшний совет, необъяснимое вмешательство классной, этот странный безальтернативный визит, разговор тет-а-тет, задвинутый шпингалет на двери и теперь эта связка в руках Ольги – в его уме ещё не сложился, однако предчувствие чего-то грозного, что вдруг из невообразимого превратилось в нечто маячащее перед самым лицом, не могло не привести в замешательство. – Зачем это? – А ты как думаешь, зачем в этой ситуации нужны розги?.. Своим ушам он не верил и верить не хотел. Этого не может быть, и особенно этого не может быть с ним. Не хочется ни видеть, ни слышать этого бреда, хочется вообще не присутствовать сейчас в этой странной комнате, перед этой странной женщиной, которая сейчас собирается, натурально, кого-то пороть, и этот кто-то – он сам! Это, должно быть, просто плохой сон, который можно только переждать, чтобы наутро очнуться простуженным, со смешанным чувством ужаса, стыда и радости. – Вы это серьёзно? – Иди на лежанку, вон там, – с будничной интонацией в голосе, махнув рукой, сказала Ольга вместо ответа. Зачем – в мишиной голове не укладывалось. Может, именно около этой толстоногой кушетки и кроется выход из ненормального, безумного сна?.. Но нет ничего даже похожего на спасительную соломинку – только простое ложе в серо-голубую полоску. Миша, стоя прямо над этой кушеткой, смотрел на неё с каким-то удивлённым презрением: «И что? Зачем оно мне? Что я должен тут увидеть?» – Что задумался, Сократ? – послышалось прямо над ухом. – Не тяни, оголяйся и ложись. Будто не знаешь, как оно... – Ольга Юрьевна, я же больше никогда! – развернувшись к ней лицом, истерично, сквозь ком, бормотал Миша. – Ольга Юрьевна! Страшно и ей. Были бы у этого парня нервы потолще, то он заметил бы, как она вся почти что трясётся, словно отбойный молоток. Хотя бы какое-нибудь подобие твёрдости и ровности в голосе Ольге давалось ценой такого усилия души, что легче, наверное, ей было бы тащить Мишу в гору, чем просто смотреть ему в глаза, изображая уверенность и неотступность. «С Яной и то всегда было проще, – она молча смотрела на застывшего перед ней юношу. – Всё равно надо теперь доводить до конца, пусть даже силком придётся укладывать. Зря Янку отпустила, зря...» – Я жду, Миша! Миша!.. Ты меня слушаешь? – Ольга Юрьевна! – Миша, а ты вот как думаешь, – немного склонившись к нему, Ольга заговорила полушёпотом, – Аня сейчас не стоит за этой дверью и не слушает нас? Наслушается она сейчас твоих истерик, а потом кем она тебя будет считать? Ты думаешь, отдать себя воле случая – это смелость? Да, ничего не скажу, удобно так жить: выключи голову, подожди полсекунды, пока деваться не станет некуда – и теперь ты герой, самооценка прёт за облака... А ты вот попробуй сейчас взять и принять ответственность за свои поступки, а не совать голову в песок. Ну! Не тяни. Он стоял перед ней и молча слушал эти слова, отвернув голову в сторону. Может, морок ещё рассеется?.. – Мне самой с тебя штаны снять? Миша, не найдя в своей голове ни одного подходящего слова, мелко дрожа, отвернулся от Ольги. Послышался шорох, колокольчиком звякнула пряжка. Ольга, чувствуя громадное облегчение, тоже повернулась спиной, дабы не выбить Мишу из нужной ей колеи лишним смущением. Она внимательно и с трепетом слушала, как расстёгивается молния на мишиных штанах, как он спускает их с отчётливым шорохом, и как поскрипывает под его весом кушетка: «А я боялась! Вот и позади самое сложное. Поддался». – Всё? – Да, – тихо и высоко отозвался он. Ольга повернулась, и её взору предстал Миша, что лежал вниз лицом, сложа руки под головой, со спущенными к коленям брюками. – И трусы тоже, Миш... Всё его бледное тело мелко дрожало, по полноватым бёдрам и вытянутым – словно поплывшим от страха – ягодицам побежали мурашки. Вдох и выдох – Ольга пыталась себя успокоить: лежащий перед ней Миша, верно, мог только слышать о том, что порка – это неприятно и очень больно; сама же она знала это не понаслышке. Знала Ольга и то, как тяжело бывает заставить себя высечь сжавшегося, перепуганного и до самого последнего момента надеющегося на снисхождение человека, как больно в такие моменты переступать через свою жалость. Несколько лет назад, в тот день, когда она в первый раз выпорола Яну, Ольга просто прорыдала до самой ночи, надломленная грузом того, что сама же считала таким необходимым. Выдох и вдох. «Надо». Не говоря ни слова, она широко размахнулась и со всей своей силой обрушила розги на мишин зад. И как можно скорее, пока в ней сохранялась решимость довести начатое до конца, сделала это ещё раз. Было видно, что юноше многого стоило терпеть эти удары: он извивался и дёргался, подпрыгивал и приподнимался, каждый раз заставляя себя опуститься назад. Ольгин страх понемногу стал отступать, рука её отвердела. Порола без счёта, на глаз, заботясь лишь о чётких, точных и хлёстких ударах – второго раза быть не должно. Миша мычал, подпевая свисту летящих на него розог. Поначалу он пытался кусать кулак, чтобы сдержаться – «А вдруг и правда за дверью стоит Аня?» – но всё-таки бросил и начал отрывисто вскрикивать в такт движению учительской руки. И вот с тихим хрустом, печально повиснув, один из прутьев сломался об мишино тело. Устал. Устала и Ольга: были вполне свежи её руки, но свалилась с души надетая злость. Выдернув из пучка и отбросив в сторону ослабевшую розгу, она что есть силы наискось ударила оставшимися по опухшему и раскрасневшемуся заду, вытянув из паренька громкий стон, и наконец выпустила связку из рук. – Считай, что закончили, – Ольга села в ближайшее кресло и принялась отирать платком лоб. – И я очень надеюсь, Миша, что мне повторять не придётся. – Простите, пожалуйста. Последний... Этого не повторится, – он клялся дрожащим голосом, вставая и спешно натягивая штаны. Не было уже ни страха, ни стеснения перед Ольгой, а только какой-то клокочущий и обжигающий трепет от случившегося. – Умыться – налево, до упора по коридору и ещё раз... – с жалостью и сочувствием сказала она, посмотрев на порозовевшее и намокшее мишино лицо. – «Бедный мальчик, до чего себя довёл...» Переведя дух, Ольга спустилась обратно в зал. Аня – красная, с округлёнными и налитыми отчаянием глазами – сидела на том же диване, съёжившись и забившись в его угол. – По глазам вижу: подслушивала. И не стыдно тебе, деточка? – уже не особо заботясь о безобидном звучании, заговорила Ольга, войдя в комнату и не сразу обнаружив в ней эту девушку. – Чего Вам надо от меня?! – низко, хрипящим от волнения голосом, воскликнула Аня. – Ты всё уже знаешь, Ань. Не валяй дурака. Идём! Она оставалась совершенно неподвижной и даже смотреть не хотела на Ольгу. «С этой рулькой по-доброму не выйдет, рановато я расслабилась», – заключила для себя хозяйка. Уж чего-чего, а грубости она любила в последнюю очередь. – Федотова, не строй из себя не пойми что! – Ольга заставила себя повысить голос на подопечную. – Встань и иди со мной, сейчас же! Или я на счёт «три» вспомню, что тоже прекрасно умею подслушивать! Раз! Анины нервы пронизало ощущение стыда и испуга. Хотя она и была морально всеядной и не привыкла заморачиваться с тем, что такое хорошо и что такое плохо, однако суровая прямота, с которой классная ткнула её носом в те слова, смутила до глубины души. – Два! – Нате! – сорвавшись на визг, девушка подскочила с дивана и нервно пружинящими шагами направилась в сторону Ольги. Та схватила её за плечо. Большой надобности в этом, конечно, не было – убегать Аня и правда не собиралась, – но то было нужно для спокойствия самой хозяйки. В напряжённом молчании они поднялись наверх, без единого слова зашли в ту же самую комнату, хранящую легко уловимые отпечатки мишиной порки: беспечно валялся на полу когда-то грозный веник и одиноко лежала у дальней стены переломленная пополам розга. – Тебе есть что сказать? – холодным и взыскательным тоном спросила Ольга, захлопнув за собой дверь. – Извините, Ольга Юрьевна, – обычно норовистая и беспокойная девчонка, головная боль и заноза как для старших, так и для сверстников, Аня теперь заметно присмирела. – За что? Стоящей посреди комнаты и пожираемой взглядом девушке было понятно, что в эту минуту классная ждёт от неё не какой-нибудь крупносерийной банальности, а подлинного понимания сути того, что привело её в этот дом, и что сейчас заставляет Ольгу связывать новый пучок из прутьев. – Что осложнила Вам жизнь, и теперь у Вас появились лишние проблемы, – быстро и чётко отчеканила Аня голосом зазнайки. – Зришь в корень, Аннушка. Почему я тобой недовольна, ты знаешь: проблем от тебя многовато стало. Нотаций тебе читать, – Ольга внимательно посмотрела на её лицо, – толку всё равно нет... Тогда чего тянуть, правильно? Знаешь, зачем мы здесь? – Да, – с сильным кивком ответила девушка. – И зачем же? – на лице Ольги появилась тень ехидной улыбки. – Ну, будете пороть, – раздражаясь, Аня недовольно мотнула головой, на миг вернувшись в своё обычное состояние. – Разворачивай мысль. – Чтобы я больше на таком не попадалась, и Вам из-за меня не попало. – Ладно, принимаю... Сама справишься, или тебя тоже укладывать? – Ольга не спеша приближалась к ней. Ни объяснений, ни тем более помощи Ане не требовалось – всё знала сама, а воспалённое самолюбие никогда в жизни не смирилось бы с тем, что кто-то может её заламывать и волочить: – Не тупая... Цокнув, она сорвалась вперёд, едва не задев плечом Ольгу, на ходу раздражённо рванула вниз свою юбку вместе с колготками и трусами и, путаясь в комке из одежды, без доли изящества рухнула животом на кушетку. – Не в уме твоя беда, а в том, что он у тебя не к тому месту приложен. А какой девочкой ты когда-то была, Анечка!.. Ольга уже не боялась. Как прежде, было волнение, как перед всяким ответственным делом, что касается не её одной, но ни страха, ни сожаления о предстоящем она не испытывала. Наверное, сейчас она впервые, беря в руку розгу, знала – не надеялась и не верила, а знала точно, как дважды два, – что ей не придётся заставлять себя делать это. Как ей хотелось проучить эту Аню, с каким торжеством в сердце она замахнулась на её голый зад и с каким упоением смотрела на исказившееся от боли лицо и на розовеющие полоски на вздрагивающих под пронзительный свист резных бёдрах. Ане пришлось несладко. Классная била со всей мощью, со всей страстной свирепостью, не сдерживая себя, не жалея своих сил и не давая перевести дух этой бесконечно вьющейся, подпрыгивающей и подвывающей сквозь сжатые зубы девушке. Десятки ударов слились для Ани в один, но она не молила и не бежала из-под учительской жгучей руки: «Могло быть и хуже: Ольга не отчим, а розга не провод». И только стекать по щекам предательским слезам гордость запретить никак не могла... Ольга застыла: вот Аня – девчонка, которую она знает уже много лет и видит почти каждый день: живую, ершистую, неугомонную и заносчивую. А теперь эта девочка лежит перед ней, как-то нелепо, не по своим годам заголённая и исполосованная ниже спины, скалит зубы от боли и давится слезами. «Неужто это сделала я?» – Ольге вдруг стало не по себе, стоило только потухнуть запалу, что заставлял её терзать тело своей подопечной. Слабое, скользящее и странное своей хилостью касание вместо звонкого и пылкого удара заставило Аню удивлённо обернуться на учительницу. – А чёрт с тобой! – Ольга, выпустив истрёпанные розги из рук, заходила по комнате из угла в угол. – Усвоила, что мне нужно от тебя? – Да. Поняла, – приподнявшись на локте, но не решаясь ещё встать, ответила Аня с наигранной и вязнущей в горле твёрдостью. – Тогда давай приводи себя в порядок и иди вниз. Отвезу вас... Что-то остановило Аню у самой двери, не давая просто так переступить через порог этой комнаты. Разве могло это составить ей какую-нибудь проблему: позабыть обо всём и перепрыгнуть на следующую сточку своей жизни как ни в чём не бывало? Но в чём-то была пустота, и Аня явственно ощутила в себе неприятный сквозняк, противно знобящий даже её обыкновенно неприхотливую душу. От неё что-то ждут, здесь и сейчас, и ждёт не Ольга даже, а она сама: «Разворачивай мысль». Это надо сделать сейчас, а иначе... – Ольга Юрьевна, – заговорила она, повернувшись лицом, – извините, что я про Вас сегодня наговорила. – Ничего, Ань. Иди, – растерявшаяся поначалу от неожиданности такого шага с её стороны, ответила Ольга, легонько кивнув. За Аней негромко захлопнулась дверь, и хозяйка осталась в опустевшей комнате наедине со своими мыслями и внезапно наполнившимся красками реальности осознанием произошедшего всего лишь за несколько последних часов. Вяло пнув попавшийся ей на пути постылый веник из розог, Ольга с измождённым видом опустилась в ближайшее кресло и, согнувшись к самым коленям, обхватила руками лицо.
Виктория: Первая часть рассказа как то "проскочила" мимо меня, эдакая "непонятная пока" прелюдия, а вот события второй части, где училка берется сама наказать провинившихся детишек - наоборот, "зацепила". Подумалось, а ведь правильно все! И такой и должна быть Учительница! И защитить, но и самолично наказать. Не совсем поняла и чувства с мыслями, которые автор хотел передать в самом конце: хозяйка осталась в опустевшей комнате наедине со своими мыслями и внезапно наполнившимся красками реальности осознанием произошедшего всего лишь за несколько последних часов. Вяло пнув попавшийся ей на пути постылый веник из розог, Ольга с измождённым видом опустилась в ближайшее кресло и, согнувшись к самым коленям, обхватила руками лицо. Что ЭТО? - Сожаления, что де, "зря высекла", погорячилась? Или что "поддалась искушению и - высекла учеников"? Что автор задумывал такой концовкой? ?
Сништ: Мне рассказ очень понравился - поставила ему пятёрку: в силу своей испорченности увидела в Ольге Юрьевне не столько тематичку-садистку, сколько мудрую учительницу, которая спасла Аню от более жестокой расправы от отчима, а не поротого Мишу познакомила с тем, как это бывает.
Виктория: Сейчас перечла, в частности: в прихожей появилась молодая, выглядящая ровесницей Ани и Миши, круглолицая девушка в длинных шортах и похожей на парус пёстрой футболке, А кто она такая, я, можно сказать, сама не до конца понимаю. Домработница? Не то. Наверное, если скажу, что это просто местная девчонка, живущая через три дома, это будет ближе всего к правде. Но не сама правда – тут всё сложнее. С её родителями мы с мужем очень хорошо знакомы довольно давно, ещё со школы. А потом и семьями дружили, если это можно так назвать. До какого-то момента дружили. Её отец умер лет пять назад, а мать после этого и собой быть перестала: Ольга вытащила из стоящей на подоконнике высокой и тонкой, дивно расписанной вазы ровный и гладкий тёмно-охровый прут. На подоконник, на пол и на стол с него посыпались капли воды, будто с потревоженной ветки в укутанном утренним туманом лесу. За первым прутом последовал ещё один, такой же блестящий и длинный, а за ним – ещё один и ещё, пока в руках у Ольги не вырос целый куст о пяти ветвях. ... И все ЭТО сопоставила. По всему выходит, Яна - воспитанница Ольги - хорошо знакома с поркой? Для кого то же были эти розги приготовлены, причем "на постоянной основе" всегда присутствуют ... Получается, Ольга "воспитала" из Яны положительную девушку? Ну то есть - ВОСПИТАЛА, регулярными розгами... Вот такое еще осмысление рассказа мне пришло в голову.
Sakh: Виктория пишет: Ольга "воспитала" из Яны положительную девушку? Она не дала соседскому ребёнку скатиться в антисоциальную среду, не без наказаний, увы, слов наверное одних было мало ...
полная версия страницы