Форум » Антология лучших рассказов, размещенных на форуме » Понятовский С. Перевоспитание » Ответить
Понятовский С. Перевоспитание
Admin: Перевоспитание Все началось в тот холодный весенний день, когда я увидел за столиком в кафе Алену. Я влюбился в нее, когда мы вместе учились в школе, но жениться мне не хватило смелости. Я очень сожалел об этом при каждой нашей встрече. Но было уже поздно: жизнь унесла нас в разные стороны. Алена с тех пор побывала в двух официальных браках и множестве гражданских. Но первая любовь не забывается, и каждый раз, случайно увидевшись, мы не могли удержаться, чтобы не провести одну-две ночи вместе. Расставаясь, мы желали друг другу успеха, и надо сказать, эти пожелания оправдывались. Однако на этот раз Алена выглядела самой несчастной женщиной на свете, и мне захотелось немедленно узнать, в чем дело. Моя школьная подруга пожаловалась на свою падчерицу Лику, из-за которой, по словам Алены, жизнь ее превратилась в кошмар. Лика была взрослой дочерью ее второго мужа, за которого Алена вышла лет пять назад, после того, как он потерял первую жену. Этот субъект был довольно успешным бизнесменом, но спустя пару лет утонул во время рафтинга. Уже после этого выяснилось, что дела его шли довольно скверно: за долги пришлось продать и бизнес, и дом, и почти все имущество. Вот так Лика и осталась жить в квартире у Алены. Год назад ей стукнуло семнадцать, и она как будто с опозданием вступила в свой переходный возраст. Алена со слезами на глазах рассказывала о том, как вела себя Лика последнее время: хамила, ругалась матом, не ночевала дома или приходила пьяная, приводила таких же пьяных парней, занималась с ними сексом то в ванной, то в прихожей; начала употреблять наркотики, воровала у Алены деньги. Не было такой истории, в которую бы она не влипла. Я искренне жалел мою подругу: что тут было посоветовать? В конце концов Алена разрыдалась, и я поспешил ее увести. Мы вместе поехали к ней домой. Там Алена опять начала плакать, я стал ее утешать, и мы не заметили, как оказались в постели. Обнимая Алену, я в который уже раз подумал, что в свое время сделал ошибку, упустив из рук свое счастье. Неужели нельзя наверстать упущенное? От этих раздумий моя подруга отвлекла меня, снова начав жаловаться на выходки Лики. Мне, честно говоря, в тот момент хотелось только одного – целовать и ласкать роскошное тело Алены, а не обсуждать дурное поведение ее падчерицы, и поэтому я прошептал ей на ушко, что обязательно помогу решить эту проблему, пусть она даже не переживает. Алена поверила и умолкла, наши губы соединились, и вскоре мы оба пережили бурный оргазм. Отдышавшись, я начал не спеша обдумывать, как же я сумею выполнить обещание? Стандартные воспитательные меры были недостаточны. Запущенный случай. Нравоучения тут не помогут. Существует лишь одно по-настоящему действенное средство: порка. Но кто разрешит мне воспитывать постороннюю совершеннолетнюю девицу, пусть даже наркоманку и хулиганку? Недостаточно выпороть один раз. Перевоспитание – сложный процесс, и прерывать его нельзя, а это обязательно случится, если даже поселиться у Алены на квартире и начать воспитывать Лику розгами. Вот тут у меня возник план, который я в тот же вечер изложил Алене. Моя подруга сначала не поверила, что я говорю серьезно, а потом в порыве благодарности бросилась мне на шею… В эту ночь мы оба почти не спали, а к рассвету совершенно выбились из сил. Я рассчитывал увидеть Лику своими глазами, чтобы оценить объем предстоящих работ, но не тут-то было: Лика опять не пришла ночевать. На другой день по настоянию Алены я переехал к ней, и только после этого наконец встретился с Ликой. Ее внешний вид не прибавил мне оптимизма. Тощая длинноногая девица с пустыми голубыми глазами, безвкусно перемазавшаяся яркой помадой. На все вопросы Лика отвечала односложно, глядя в свой смартфон, и постаралась как можно скорее снова убежать из дома. Если б она знала, что мы с Аленой уже во всех подробностях обсуждаем ее предстоящее перевоспитание, она бы не была так безразлична. Но я настрого запретил Алене даже намекать на мое участие в этом деле. Много лет назад мне совершенно случайно достался домик на Урале, стоящий на большом озере, затерянном в лесной чаще. Добраться до упомянутого озера даже на джипе было невозможно – только по речке на моторной лодке, а зимой – на снегоходе. Летом в этой глуши можно было жить на лоне природы, на острове, полностью отрезанном от цивилизации. Мы с друзьями иногда приезжали сюда порыбачить и поохотиться, ну а в это лето нам предстояло тут поселиться втроем: мне, Алене и Лике. Здесь я и рассчитывал устроить Лике перевоспитание с ежедневной поркой: весь остров зарос ивняком, так что прутьев для розог было предостаточно. Алена сначала сомневалась, находя предложенные мною меры слишком суровыми. Но я объяснил ей, что для блага Лики ее надо начать сечь как можно быстрее, и не прекращать наказания до тех пор, пока не будут очевидны результаты. Не сегодня-завтра Лика заразится венерической болезнью, а то и вовсе исчезнет бесследно, и ни в чем не повинную Алену совесть будет мучить всю оставшуюся жизнь. По моей настоятельной просьбе Алена взяла отпуск без содержания на три месяца; я поступил точно так же. Своему знакомому на Урале я позвонил и попросил его съездить на озеро и узнать, все ли там в порядке, а также обеспечить транспорт от железнодорожной станции до речки. Теперь оставалось только ждать, пока Лика появится, накуренная до невменяемого состояния (в таком виде ее часто приводили домой друзья или подружки) и отправиться с ней в путешествие, не пускаясь в объяснения. Ждать нам пришлось недолго… Вот так и получилось, что уже через неделю мы с Ликой и Аленой выходили из поезда на маленькой станции, чье название помнят исключительно проводники этого поезда. Старый УАЗик ждал нас в темноте. Лика к этому времени немного пришла в себя и попыталась слабо протестовать, но я резким тоном приказал ей заткнуться, и она, к моему удивлению, послушалась с первого раза. Мне даже показалось, что напрасно я затеял всю эту историю с поездкой на Урал, и что можно было всыпать розог и по месту жительства, но оказалось, что я сомневался зря. В утреннем тумане, вылезая из моторки, Лика во все глаза разглядывала избушку на острове, ветхую пристань и далекие берега озера, сплошь заросшие лесом и кустарником. Алена, к моей радости, нашла обстановку чрезвычайно романтичной, а ее падчерица, кажется, впервые сообразила, что ее здесь ждут какие-то неприятные процедуры. Я, однако, ничего не объяснял ей первые полдня. Нужно было разобрать вещи, затопить печку и привести в порядок лавку, на которой предстояло исправляться Лике: починить подломившуюся ножку, устроить веревочные петли для рук и ног. Рядом я поставил и корыто, в котором предстояло вымачивать розги. Только когда я попросил Алену сходить и нарезать прутьев, Лика со смешком спросила, для чего это нужно. Когда я ей разъяснил во всех подробностях, для чего, Лика хохотала так, что ее звонкий смех разносился по всему озеру. Обозвав нас идиотами и маньяками, а меня – козлом и придурком, Лика вытащила смартфон, чтобы проверить, есть ли здесь сигнал. Я подождал результатов эксперимента (он оказался отрицательным), отнял у Лики смартфон и выбросил в озеро. Лика устроила дикую истерику, и я понял, что именно в этот момент ее и следует укладывать на скамью. Как раз в это время появилась Алена с прутьями в руках. Нам вдвоем пришлось нелегко: Лика отбивалась, визжала, кусалась и царапалась. Но мы все-таки положили ее животом на скамью и стянули с нее джинсы, а затем привязали толстыми веревками ее запястья и щиколотки, да еще притянули к скамье, обвязав веревкой вокруг талии. Мы оба устали, особенно Алена, и решили сначала передохнуть. Алена поставила самовар, мы напились чаю, и только потом приступили к экзекуции. Все это время Лика, безуспешно пытаясь вырваться из веревок, выкрикивала оскорбления, требовала освободить ее немедленно, а я посоветовал Алене привыкать, потому что этот спектакль ожидает нас ежедневно. Первая порка надолго осталась в моей памяти, да и в памяти Алены. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь встречал такое возмущение со стороны наказуемой. Мы с Аленой секли Лику в две руки, а она осыпала нас самым отборным матом, обещала, что подаст жалобы во все возможные инстанции, что против нас заведут уголовное дело, что на суде у нее будет двадцать свидетелей, которые обвинят меня и Алену во всех смертных грехах, и что нам обоим предстоит сидеть за решеткой до конца жизни. Но по мере того, как два белых полушария покрывались красными полосками, ругательства сменились взвизгами, а угрозы – мольбами. Я заметил, что Алена сечет не очень сильно, и взял весь процесс в свои руки. Несколько раз Алена испуганно делала мне знаки, намекая, что пора заканчивать. Но я не прекращал пороть, пока в голосе Лики не зазвучали нотки отчаяния. Только тогда я остановился. Одновременно со скамьей я приготовил и помещение, запирающееся на замок. В нем находилось только узкое окошечко, открыть дверь изнутри было нельзя. Внутри на полу лежал старый матрац, а рядом я поставил кувшин с водой и ночной горшок. Было понятно, что недельку-другую нашей воспитаннице следует посидеть под замком. Я оказался прав: как только мы с Аленой отвязали веревки, Лика, размазывая по лицу слезы и сопли, соскочила со скамьи, натянула джинсы на красные ягодицы и попыталась выбежать вон. Но я сразу же поймал ее и втолкнул в импровизированную «арестантскую». Теперь Лика могла вопить и колотить ногами в дверь, сколько угодно. Впрочем, скоро она утихла. На другой день Лика снова получила порцию розог по ягодицам, на которых уже красовались вчерашние следы. Все повторилось, как и вчера, с той разницей, что я на этот раз не стал привлекать Алену к порке. Снова повторились вопли, ругательства и угрозы. Но после экзекуции Лика меня удивила. Отвязав ей руки и ноги, я позвал ее за стол пообедать. И Лика села на стул, хотя сидеть ей, как я заметил, было больно, и молча, утерев слезы, кушала вместе с нами. Правда, подкрепившись, она снова попыталась бунтовать. Однако я быстро водворил ее на прежнее место. Пока я запирал ее на засов, Лика брякнула кувшин с водой о стену и разбила его на мелкие осколки. Но я не стал ставить ей новый кувшин и вообще дал понять, что все ее протесты на нас с Аленой не действуют. Лика присмирела и на следующий день молча позавтракала с нами. Она все-таки была не последней дурой и понимала, что бежать невозможно, а лодку я прикрепил к причалу цепью и навесил большой замок. Но по лицу Лики я чувствовал, что она использует любую возможность, чтобы попытаться вырваться из плена. Я решил дать ей такую возможность. Как только Лика поняла, что оказалась на свободе, она убежала на самый отдаленный берег острова и там, стоя на берегу, кричала до хрипоты: «На помощь!» Убедившись, что озеро остается совершенно пустынным, Лика разделась и бросилась в воду, не заботясь, что будет делать, когда выйдет на берег без одежды. Алена перепугалась и просила меня завести мотор и спасти Лику, когда она выбьется из сил и начнет тонуть. Но я заранее просчитал и такую возможность. Озеро было необыкновенно холодным – со дна здесь били холодные ключи – и уже через пять минут Лика, посинев от холода, снова выскочила на берег. Мы с Аленой сначала посадили ее у печки, чтобы она не простудилась, а потом окончательно согрели ее новой порцией розог. На этот раз я всыпал ей как следует! От визга Лики у меня заложило уши, а к концу наказания она рыдала, умоляла о пощаде и впервые просила прощения – у меня и у Алены. Попка, еще три дня назад девственно-белая, была вся иссечена, а некоторые полосы от прутьев были уже не алыми, а темно-красными. Алена плакала от жалости и просила меня остановиться. Но я твердо знал, что необходимо как можно быстрее сломать упрямство Лики, только тогда процесс перевоспитания начнется по-настоящему. После порки Лика впервые не вскочила со скамьи, а осталась лежать, всхлипывая и рыдая. Алена намочила полотенце и положила на красную попку девушки. Лике стало легче, и она спустя немного времени глухим голосом поблагодарила – пока что не меня, но Алену. Я и не надеялся, что очень скоро наша воспитанница начнет благодарить и меня – причем благодарить за само наказание, но в целом перевоспитание началось успешно, и я надеялся в ближайшие дни увидеть новые результаты. На четвертый день я дал Лике передохнуть. А на пятый день, выпустив ее из-под замка, я заметил на ее лице явное любопытство: будут ли ее сегодня сечь или не будут? Не случайно ведь она таскалась по ночам в поисках приключений. Помимо всего прочего, то был поиск острых ощущений, а сечение розгой на скамье, хоть и носило воспитательные цели, тоже относилось к разряду сильных эмоций. Потому для меня и не стало сюрпризом, что Лика, увидев в корыте свежий пучок нарезанных загодя прутьев, не вспыхнула от возмущения, как в первые дни, а когда я велел ей лечь на лавку, выполнила приказ без всякого сопротивления. Так и пошли наши дни на острове. Мы с Аленой еще пару недель держали Лику взаперти, а секли ее обычно во второй половине дня, после чего выпускали погулять по острову. Мы разделили воспитательные обязанности: Алена готовила розги, привязывала Лику к скамье перед поркой и охлаждала ее ягодицы холодным компрессом по окончании экзекуции. Я брал на себя сам процесс порки и время от времени проводил с Ликой короткую беседу, разъясняя ей, за что мы ее наказываем. Сначала наша воспитанница явно не воспринимала мои слова всерьез, но чем дальше, тем больше при разговорах на эту тему ее взгляд казался осмысленным, да и сама она становилась с каждым днем все более любезной и вежливой. Алена с восторгом шептала мне на ухо, что розги творят чудеса. Я советовал ей не торопиться с выводами, не сомневаясь, что еще предстоят рецидивы. Дней через двадцать я перестал запирать Лику на замок, зная, что послушание надо чем-то поощрить. Лика теперь спала в одной комнате, а мы с Аленой – в другой. По ночам мы с моей подругой занимались сексом. Алена явно смущалась, что взрослая девушка, которую днем мы наказываем розгами, в том числе и за безнравственное поведение, слышит звуки нашей любви. Что она испытывает в этот момент? Но я советовал Алене не обращать на это внимание. Дело ведь не в нашей нравственности, а в ликиных хамских выходках: я собирался избавить ее от дурных наклонностей, но не делать из нее пуританку. Алена соглашалась, и все-таки присутствие падчерицы мешало ей безмятежно наслаждаться любовью. Я, наоборот, ожидал, что после успешного завершения этого лета мы с Аленой не расстанемся так быстро, как раньше, и втайне надеялся, что она привыкнет жить втроем – одной семьей. Дни стояли прекрасные. Мы катались на лодке по озеру, ловили рыбу, вечерами варили уху на костре, полностью отрешившись от внешнего мира, который как будто не существовал для нас с Аленой. Лике было сложнее, и мы видели, что она привыкла к ежедневным телесным наказаниям, но не привыкла к простой жизни, тем более что мы ей не говорили, когда собираемся покинуть остров. Чтобы Лика не скучала, мы с Аленой разделили с ней работу, которую в первые недели выполняли сами: Лика научилась и топить печку, и ставить самовар, и чистить рыбу. Теперь я стал более придирчиво следить за ее поведением: за любое случайно вырвавшееся бранное слово, за любое проявление неуважения к Алене, а иногда и за небрежную работу Лике полагались дополнительные наказания. Обычно я в таких случаях ставил ее в угол перед поркой на целый час, или возвращал ее под замок, или стегал крапивой. Заросли высокой крапивы тоже можно было встретить повсюду на острове. Лике приходилось голыми руками срывать крапиву, очищать стебли от листьев, а я стегал ее уже в рукавицах; иногда и Алена принимала в участие в таком наказании. Подходил к концу июнь, наступила жара. Комары тучами кружились вокруг нас, и чтобы оградить Алену и Лику от их назойливого внимания, я сделал уступку цивилизации и натянул в главных помещениях антикомариные сетки на окна. Чтобы достать их, мне пришлось на денек отлучиться – съездить в поселок, а вернувшись, я забыл запереть на замок цепь, которой я обычно привязывал лодку. Лика заметила это, и наутро, когда мы с Аленой сладко спали, Лика тихонько отвязала цепь, завела мотор и помчалась по озеру, надеясь вырваться из плена, в котором мы, как она считала, ее держали. Хотя Лике удалось справиться с моторной лодкой, она не догадалась проверить, сколько осталось бензина – а осталось его в обрез, и едва только успев выплыть с озера на реку, беглянка оказалась беспомощно дрейфующей по течению, которое начало сносить лодку обратно. Лика схватила весла, но ее нежные руки не были приспособлены к такой работе. Выбившись из сил, она попыталась догрести хотя бы до берега, но тут появилась другая лодка – запасная, которую я держал «на всякий пожарный» в сарае. На ней я поставил парус и быстро нагнал упущенное время. Лике все же удалось причалить и, выкарабкавшись на берег, она кинулась в кусты, не разбирая дороги. Через несколько метров она угодила прямо в болото. Я подоспел как раз вовремя: Лика, вся облепленная грязью, барахталась в яме, полной воды, и визжала, умоляя о спасении. Разумеется, никакой другой помощи, кроме моей, она не могла дозваться. Когда я вытащил Лику и отвел ее на берег, она хныкала и обещала, что больше так не будет. Я был непреклонен. Когда я вернулся к причалу, ведя запасную лодку на буксире (Алена очень переживала, когда оказалась одна: ведь в случае чего ей было бы очень затруднительно выбираться с острова), то попросил мою подругу затопить баньку. Наказание беглянки я отложил на завтра: гигиена и забота о здоровье были превыше всего, да и ожидание неизбежной суровой экзекуции создавало дополнительный воспитательный эффект. С утра Лика ловила Алену по всем углам, на крылечке и на пристани, упрашивая смягчить предстоящее наказание. Алена, к ее чести, отказалась. Когда же она отправилась за розгами (я велел ей срезать прутья потолще), Лика бросилась передо мной на колени и молила о помиловании. Она обещала сделать мне минет – так, что Алена ни за что об этом не узнает. Я торжественно объявил, что за это предложение ей добавлено еще пятьдесят розог. Лика в отчаянии разразилась слезами. Когда Алена вернулась, Лика бросилась в ноги нам обоим, ползала перед нами, целуя пол у наших ног, и клялась, что попыток побега больше не повторится. Но и это было напрасно. Страдания Лики продолжались в этот день до поздней ночи. Отсчитав несколько десятков розог, я давал ей передышку на полчаса. Пока Лика в изнеможении отдыхала – по-прежнему привязанная к скамье, но с холодным компрессом на ягодицах, – мы с Аленой вели с ней беседу о ее плохом поведении и о пользе, которую приносит ей порка. Лика плачущим голосом упрашивала нас прекратить сечение, обещала исправиться, уверяла, что уже все поняла и раскаивается во всех грехах. Но на этот раз мы с Аленой были непреклонны. Проходило полчаса, и снова комнату оглашал почти беспрерывный визг, время от времени перемежавшийся громкими рыданиями и просьбами о пощаде. Лика отчаянно дергалась на скамье, напрасно пытаясь уклониться от хлещущих прутьев. Давясь слезами, она громко каялась, называла себя шлюхой и подстилкой; потом, когда и это ей не помогло, снова начала ругаться матом, но я в ответ начал сечь с оттяжкой, и от бунта наша воспитанница быстро вернулась к мольбам. Все было напрасно. Надо добавить, что поскольку весна кончилась, гибких и нежных свежих прутьев под рукой у нас с Аленой уже не было, а новые, спелые, оказались гораздо более толстыми. Поэтому Лике теперь было куда больнее, чем в первые дни! Оба полушария ликиной задницы уже были густо иссечены багровыми полосками, и я вынужден был перейти на другие части ее тела. Досталось и ликиным голым плечикам, которыми она так самоуверенно сверкала еще совсем недавно, и (особенно) ее бедрам. Ближе к концу порки Лика от боли пустила мочу – лужица растеклась по дощатому полу под скамьей. Ликины губы распухли от плача и были искусаны до крови. Она уже ни о чем не просила, а только взвизгивала и ныла, время от времени икая и хлюпая носом. Только тогда я понял, что наказание можно заканчивать. Когда Алена отвязала свою падчерицу, Лика еще целых десять минут лежала на прежнем месте, на скамье, громко рыдая, не в силах остановиться. Наконец мы с Аленой осторожно подняли ее на ноги и отвели в постель. Лика шаталась и спотыкалась на каждом шагу. Алена отпаивала ее чаем и молоком. У Лики поднялась температура, и полночи мы хлопотали вокруг нашей воспитанницы, утешая ее и успокаивая. Лишь под утро нам с Аленой удалось заснуть. Но эти сутки, как я понял впоследствии, стали решающими. После этого наказания исправление Лики пошло в быстром темпе, несмотря на то, что на целую неделю пришлось сделать перерыв и дать ее многострадальным ягодицам отдохнуть от ежедневной порки. Лика стала послушной, вежливой, разговаривала с нами, как полагается младшей со старшими – с уважением, и теперь уже сама предлагала сделать что-нибудь по хозяйству. Через неделю я возобновил сечение. Лика больше и не думала сопротивляться. Она покорно ложилась на лавку, не делая попыток вырваться, а после окончания экзекуции благодарила нас обоих за наказание. Алена очень радовалась этому превращению и по ночам дарила мне свои самые горячие и нежные ласки. Лика в это время вела себя тихо и старалась ни единым звуком не мешать нам. Отпуск подходил к концу, но оставалось еще три недели, и я твердо решил не пропустить ни одного дня, чтобы закрепить полученные Ликой наставления. Ежедневно в одно и то же время по острову разносился громкий визг. Видя, что Лика теперь послушно лежала под розгами, я перестал ее привязывать, и за все оставшееся время наша подопечная ни разу не вскочила со скамьи во время порки. Она позволяла себе только дрыгать ногами, но это была естественная реакция на боль. Алена много раз потихоньку просила меня прекратить наказания или хотя бы не повторять их ежедневно. Но я как-то предложил ей внимательно понаблюдать за Ликой после очередной экзекуции. Каждый раз Лика некоторое время лежала молча, всхлипывая и глядя в пространство; потом она вставала, неуверенно улыбаясь, и выходила на берег озера. Здесь она какое-то время мечтательно смотрела вдаль, а потом возвращалась к нам с Аленой и весело болтала с нами, без тени прежней враждебности. И моя подруга, убедившись в наличии определенной закономерности, согласилась с моими доводами. Окончательно я удостоверился в своей правоте незадолго до отъезда, в день, когда отправился на берег, на охоту. После моего возвращения на остров Алена и Лика потратили весь вечер, чтобы приготовить дичь, и Алена забыла нарезать розог. Ночью я проснулся и увидел, как Лика тихонько выскользнула за дверь. Мне захотелось посмотреть, что она задумала. Стояла полная луна, и мне не составило труда пронаблюдать за моей воспитанницей. Полуодетая, Лика дошла до ближайших зарослей и принялась один за другим срезать длинные прутья. Набрав толстый пучок, Лика так же тихо вернулась в дом и положила прутья туда, где их всегда оставляла Алена. Взглянув на них при свете дня, я увидел, что Лика выбрала самые толстые прутья, прекрасно зная, насколько больнее будет ее попке. И эту порку она выдержала с достоинством, стараясь как можно меньше подавать голос. Вообще же я не препятствовал Лике вволю кричать и плакать. Известно, что таким образом наказуемая может облегчить свои страдания. А в последние недели Алена даже стала вслух выражать ей свое сочувствие, и слушать их во время экзекуции было очень любопытно. – Ой, больно! – взвизгивала Лика, отчаянно крутя задницей и дрыгая ножками в воздухе. – Ай-яй-яй, не могу! Ой, не надо так сильно! Ой, пожалуйста, хватит! – Ой, Ликуся, потерпи! – причитала Алена. – Ой, потерпи! Больно, бедненькая, больно! Потом будет легче! Ну, еще немножко! Ну, еще пятнадцать розочек осталось… четырнадцать… тринадцать… двенадцать… В общем, я был очень доволен, что у Алены с Ликой установились совершенно другие отношения, нежели раньше. И хотя кому-то может показаться, что телесные наказания для взрослой девушки неприемлемы, я держусь другого мнения. Розги не только наставили Лику на путь истинный, но и позволили восстановить мир в доме Алены. Разве это так уж мало? А за время, проведенное на острове, мы все втроем укрепили свое здоровье и отдохнули от городской суеты, как никогда прежде. Но лето подходило к концу, и мы начали собираться в дорогу. На всякий случай я тщательно привел в порядок и домик, и остальное хозяйство: вдруг придется вернуться на будущий год? Когда я погрузил в лодку вещи, Алена слегка всплакнула. Лика тоже время от времени вздыхала, хотя я и не знал, по какой причине. В первый вечер мы оказались в купе втроем. Под стук колес мы с Аленой пили чай и обсуждали наше будущее. Лика, лежа на верхней полке, грызла шоколадку и прислушивалась к нашему разговору. Мы с Аленой еще на острове решили, что немного поживем в гражданском браке, а если не передумаем, закрепим наши отношения официально. Я был не прочь закрепить их быстрее, но знал, что Алена всегда во всем сомневается. Да и Лике следовало привыкнуть к мысли, что у нее теперь будет новая семья. – Ликуся, а ты будешь теперь хорошо себя вести? – спросила Алена, взглянув вверх, на свою падчерицу. – Не знаю! – хихикнула Лика. Алена растерянно посмотрела на меня: как видно, такого ответа она не ожидала. – Что значит, не знаешь? – строго спросил я. – Может быть… – неуверенно начала Лика. – Ну что ты, Лик, ну скажи! – подтолкнула ее Алена. – Может быть, меня еще пороть придется, – выговорила Лика, выглядывая с полки. Лицо ее стало пунцово-красным. Мы с Аленой переглянулись. – А как ты сама считаешь, надо? – спросил я. – Лика, ты теперь ведь не куришь, наркотой не балуешься, правда? – напомнила Алена. – Правда. Но по-моему, теперь я подсела на розги, – выдавила из себя Лика и, окончательно засмущавшись, спрятала лицо в ладонях. Некоторое время мы молчали. Поезд бежал вперед, я прихлебывал чай и думал о том, что дела, пожалуй, складываются не так уж плохо. Перевоспитание прошло успешно, однако нельзя быть уверенным в завтрашнем дне. Возможны рецидивы. И справиться с ними лучше всего проверенным способом. – Милый, что теперь нам делать? – спросила Алена – Я думаю, розги лучше, чем наркотики и все прочее, – ответил я. – Проблема только одна: в это время года сделать розгу будет очень трудно. Зима на носу. Так что придется перейти на ремень и плетку. Лика снова свесилась с полки. Она не в первый раз присутствовала при обсуждении ее будущей экзекуции, но сейчас впервые получила возможность принять в ней участие. – А ремень разве не слабее, чем розга? – деловито спросила она. – Не волнуйся, эта задача мне по силам, – заверил я. – Ты почувствуешь на своей попке, что особой разницы нет. Ремень у меня уже есть, завтра в секс-шопе надо купить хорошую плетку. Алена, ты это сделаешь? – Ой, я не могу! – растерялась Алена. – Что я там скажу? Пожалуйста, милый, давай пойдем вместе хотя бы… – Пойдем вдвоем. А лучше втроем, – решил я. – Вы же знаете: порка – очень ответственное дело. – Да, это правда! – мечтательно произнесла Лика. – А кроме порки, мне еще что-нибудь положено? – Подумаем, – сказала Алена. – Подумаем.
Ответов - 2
Admin: Прошло почти полтора года с того дня, как мы с Аленой официально вступили в брак и составили таким образом вместе с ней и Ликой почти образцовую семью. Мало кто из наших общих знакомых помнил те времена, когда Лика дерзила и хамила ей в лицо, а Алена тщетно спрашивала совета у друзей, что ей делать в этой ситуации. Сечение розгами превратило Лику в послушную и вежливую девушку, в прилежную студентку, а в гостях – в очаровательную милашку, в которой трудно было узнать юную хулиганку и уж никто не заподозрил бы воспитанницу деревянной лавки. А лежать привязанной на скамье Лике по-прежнему приходилось регулярно. И скамья эта была уже не простая, не из домика на лесном озере, а большая, тяжелая, сделанная по заказу. Чтобы разнообразные звуки, неизбежно сопровождающие телесное наказание, не достигали ушей окружающих, мы с Аленой съехались в одну большую квартиру в старом доме с толстыми стенами. Лика могла теперь сколько угодно голосить, хныкать и взвизгивать под розгами, – что, как известно, облегчает страдания во время порки. Впрочем, надо отметить, что Лика теперь почти всегда вела себя достойно, на скамье старалась не визжать слишком сильно, а нередко (особенно в начале сечения) вообще сдерживать крики и лежать молча. Но во время порки как я, так и Алена постепенно повышали силу ударов, так что заключительная часть наказания, понятное дело, без ликиных криков проходить не могла. Мы с Аленой очень постарались сделать наш новый дом теплым и уютным, обставили все комнаты красивой мебелью, и я вкладывал в него все свои деньги. Я уже видел, что мы с Аленой сделали наш выбор и проведем вместе, по крайней мере, много лет. Каким будет выбор Лики – а ей скоро должно было исполниться двадцать лет, – мы, конечно, еще не знали. Но хорошо чувствовали, что Лика не спешит расставаться с нами и об устройстве личной жизни пока не задумывается. После исправления она стала скромной, одевалась пристойно, с молодыми людьми вела себя очень сдержанно и вряд ли позволяла себе с ними что-нибудь больше объятий и поцелуев. Она приглашала в гости своих друзей – серьезных, умных и эрудированных ребят, и Алена говорила мне, что любому из этих парней без сомнений доверила бы Лику, если бы кто-то из них решился сделать ей предложение руки и сердца. По ее мнению, именно таким она представляла себе жениха падчерицы. Я, однако, советовал ей не торопиться с выводами. Для ликиного воспитания мы выделили теперь отдельную комнату, обстановка которой была очень простой, но своеобразной: посредине – сверкающая лаком деревянная скамья, по углам которой свисали толстые веревки для рук и ног; пара стульев, на которых мы с Аленой отдыхали в перерывах между сечением; стол, на котором очищались от коры прутья и связывались розги; и наконец, в углу – корыто, в котором вымачивались прутья практически беспрерывно, в течение всего теплого периода года. Их нарезка, доставка и подготовка розог возлагалась, естественно, на нашу воспитанницу. Мы никогда заранее не знали, в какой день придется наказывать Лику, а пучок свежих прутьев должен был всегда находиться под рукой. Однако, учитывая в общем довольно хорошее поведение Лики, мы с Аленой далеко не каждую неделю пускали розги в ход. У Алены за это время вошло в привычку пороть Лику ремнем, этого вполне хватало в случае мелких провинностей. У Алены имелись на выбор три нехитрых орудия экзекуции: мой старый брючный ремень, узкий женский ремешок и короткий широкий ремень из секс-шопа. Лежали они не в комнате для порки, а валялись обычно на диване в комнате Лики, как бы подчеркивая заурядный характер этой процедуры: у нас считалось, что такое легкое воздействие можно даже и наказанием не называть. Туда, к этому дивану, Алена и отводила свою падчерицу, и Лика без всяких приказов оголяла попку и ложилась лицом вниз, замирая в ожидании порки, которая в этом случае никогда не бывала суровой. Хотя руки у Алены были крепкими, она стегала Лику вполсилы, и удары ремня, громко хлопавшего по голым ягодицам, не сопровождались никакими другими звуками, кроме негромких ахов и ойканий. По окончании наказания Алена и Лика возвращались вместе на кухню или в гостиную и продолжали разговор с того же места, на котором остановились. Помимо того, Алена могла приструнить Лику и другими способами – поставить в угол, запретить садиться во время обеда или даже дать пощечину. Но всё это, конечно, не шло ни в какое сравнение с долгой, обстоятельной церемонией сечения на лавке. И вот сегодня, возвратившись в пятницу вечером домой, я заметил, что Лика немного странно себя повела. Обычно они с Аленой встречали меня вместе, приветствовали веселыми улыбками и милыми шуточками. На этот раз они тоже вышли мне навстречу, но если Алена говорила со мной как обычно, то Лика была хмурой и молчаливой. На мои слова она почти не реагировала и почти сразу ушла в свою комнату. – А что с ней? – спросил я, направляясь в ванную. Алена зашла следом за мной и негромко проговорила мне на ухо: – Лика в депрессии. Весь день. – Почему? – Она хочет порки. Розгами на скамье. – Хочет розог? – Да. И просит, чтобы ей всыпали посильнее. – А ты ремнем ее не порола на этой неделе? – Порола. Два раза. Но ей этого мало. Она хочет по-настоящему. А я ей говорю, что если она не заслужила наказания, то мы сечь ее не должны. А она обижается. – Понятно. Ну тогда об этом – за ужином. Или нет… если будет экзекуция, то нам проще будет только слегка перекусить сейчас, а уже вечером поужинать по-настоящему. – Значит, будем пороть? Ей об этом сказать? – Нет, не нужно. Лика должна сама попросить, а лучше – попросить не один раз. Если за столом она будет молчать на эту тему – можешь сама завести разговор. Пока что больше ни слова! И вот мы сидим за столом на кухне, и Лика по-прежнему молчит, опустив голову и надувшись. Я не в первый раз наблюдаю у нее такое состояние. И понимаю ее: Лика хочет, чтобы мы ее высекли, но при этом не желает упрашивать и объяснять, что она этого хочет. Она бы предпочла, чтобы ее заставили. Как в то лето на острове, когда ее приходилось укладывать на скамью силой. Сейчас она, конечно, не сопротивляется, но привязывать ее все равно приходится: боль сильнее желания, и как только начинается долгожданное сечение, боль вступает в свои права, а желание постепенно улетучивается. А это значит, что Лика, если ее не привязывать, может не выдержать и сбежать на середине порки. Тем самым воспитательный эффект в значительной степени теряется. Поэтому мы уже давно договорились, что Лику мы с Аленой привязываем за запястья и щиколотки, растянув ее на скамье, а еще одной веревкой обвязываем вокруг талии. Это не позволяет нашей воспитаннице слишком сильно вертеться под розгами. Как бы ни была послушна Лика, боль все-таки сильнее. Поэтому надо сделать все, чтобы девушка не могла сама решать, когда закончится порка и чтобы ей не оставалось ничего, как лежать и терпеть, ожидая окончания процедуры. А мы сидим за чаем и обсуждаем новости. Вернее, обсуждаем я и Алена, а Лика молчит, лишь изредка поглядывая на нас. Наконец, Алена решает, что удобный момент наступил. Но от волнения произносит лишь неуверенно: – Вот Ликуся хочет, чтобы мы ее отстегали… сегодня. Наступает тишина. Лика сидит, опустив голову так низко, что лица ее почти не видно. Ее лицо постепенно заливается краской. Я выдерживаю паузу, потом задаю вопрос: – Лика, ты считаешь, что мы должны тебя высечь? «Должны». Это слово – помощь Лике, на нем она может построить свою просьбу. Она не упрашивает нас, а только высказывает свое мнение, что экзекуция необходима. Это разные вещи. Но я хочу проверить серьезность ее настроения: – Насколько я знаю, ты не провинилась сильно за последние три месяца. Ни разу. – Я не потому… – шепотом говорит Лика и снова опускает голову. Алена пытается помочь ей. – Не провинилась, но для профилактики. Правильно, Лик? – Да, – почти так же тихо, охрипшим голосом отвечает ее падчерица. – Но розги это больно, Ликуль! Подумай, нужно ли это сегодня, – возражает Алена с сомнением в голосе. – Пусть больно, – почти всхлипывает Лика. – Я хочу. – Лика, выпороть тебя мы можем в любой день, – говорю я. – Но так уже не первый раз бывало: сама просишься под розги, а как только по-настоящему больно станет, начинаешь хныкать и просить, чтобы перестали. Так нельзя! Если понимаешь, что тебе нужна порка – терпи! – Я не буду просить, – обещает Лика. – Пожалуйста… – Ликусик, пойми, на скамье мы тебя высечем сильно, – наставительным тоном говорит Алена. – Розги на тебя хорошо действуют, ты сама знаешь. Поэтому нельзя так – раз двадцать по заднице стегнуть, и хватит. Ты же помнишь, как у нас заведено: сотня розог – это норма. И не меньше, никак. Может быть, ты еще передумаешь? Давай я тебе голову коленками зажму, ремешком попку твою постегаю, посильнее, – да тебе и легче станет. Подумай. – Нееет, – совсем уже плачущим голосом отвечает девушка. – Пожалуйста, всыпьте мне сотню розог! Я заслужила… Мы с Аленой переглядываемся. – Ну что же, делать нечего, – говорю я. – Придется пороть, – соглашается моя супруга. – Лика, иди готовь розги, – приказываю я нашей воспитаннице. – Потом иди в комнату и жди нас у скамьи. Собственно, ждет Лика не нас вместе, а сначала Алену, потому что именно она должна помочь Лике раздеться, уложить ее на скамью лицом вниз и только затем позвать меня. После исправления к Лике вернулась ее естественная девичья стыдливость, и мы с Аленой уважаем эту новую черту ее характера. Поэтому раздевается Лика перед наказанием только в присутствии Алены, а я могу ее видеть уже лежащей на скамье – хотя и обнаженной, но на животе. И сейчас, когда Алена зовет меня на комнату для наказаний, я вхожу и вижу сперва разложенные на столе мокрые розги, затем Алену, которая, наклонившись, завязывает последний узел на запястьях Лики, и только потом голое, стройное, вытянутое вдоль скамьи тело Лики. Сама она молчит и лишь тихонько вздыхает, хотя в такие минуты она обычно возбуждена до предела. Когда я начинаю обвязывать веревкой щиколотку ее правой ноги, то чувствую, какая она холодная. Алена выпрямляется, берет в руки розги и пробует их одну за другой, рассекая ими воздух, а я тем временем привязываю и вторую ногу Лики, так что вырваться уже невозможно. Под конец Алена берет в руки еще две веревки, закрепленные на скамье посредине, ими обвязывает девушку вокруг талии, притягивает ее к скамье – и теперь Лика не может вертеться или вилять бедрами. Всё готово для экзекуции. – С чего начнем? – спрашивает меня Алена, кивая на лежащие перед нами розги. Одна – связка из трех тонких, гибких прутиков, в другой связке – пучок из пяти более толстых прутьев, Отдельно лежат две лозины: покрепче и послабей. Я выбираю первую из перечисленных, розгу из трех прутьев, и протягиваю её Алене. – Ой нет, давай ты, – смущается Алена. – Ты начнешь, а я продолжу, ладно? Пока что буду считать. Я становлюсь над скамьей и взмахиваю розгой. Звук рассекаемого воздуха и негромкий хлопок по голым ягодицам, – вот и все звуки. Лика молчит. Таким же молчанием она встречает еще несколько ударов, и слышно только ее сбивчивое дыхание. Волосы рассыпались по лицу Лики, полностью его закрывая, и может даже показаться, что девушка вообще ничего не чувствует. Но стоны, которые начинают срываться с ее губ к концу первой десятки, свидетельствуют о том, что боль становится ощутимей. – По-моему, это не совсем то, что она хотела, – говорит Алена, отсчитав десятый взмах розги. – Может, возьмешь? – улыбаюсь я, снова предлагая ей розгу. – Ой нет, посеки ты подольше, – отказывается моя благоверная. – Ну, хорошо, скоро увидишь, что Лика сегодня получит всё, чего ожидала, и даже немножко больше. И действительно, вскоре под новыми ударами даже самых тонких прутьев Лика начинает стонать, все громче и громче, а двадцатую розгу встречает взвизгом. С этого момента боль властно вступает в свои права. Лика начинает кричать после каждого удара, крутить головой и извиваться на скамье, насколько это позволяют веревки. – Лик, потерпи, это еще только начало, – сочувственно говорит Алена, отсчитав двадцать пятый удар. – А вот и очередь лозины пришла, – говорю я, выбирая из двух прутьев менее толстый. – Не надо! Ой, не надо лозину! – начинает умолять Лика. Я знаю, что эти просьбы уже не прекратятся: наша нежная девица каждый раз умоляет отстегать ее, желая насладиться возбуждением, но выдерживать жестокую боль не любит и пускается на все уловки, чтобы смягчить наказание. Однако этого допускать нельзя. – Ну вот, Лика, а теперь по-настоящему! – строго говорю я, и сразу вслед за этим свист прута и нежно-красная полоска, вспухающая на розовой попке, показывают, что на нашу снисходительность рассчитывать больше не приходится. И Лика это понимает, потому что первые несколько ударов лозой встречает с закушенной губой, сдерживая крик и рыдания, сжав кулачки и запрокинув голову. Теперь мы видим, как по лицу ее текут слезы. – Тридцать один, – считает Алена, – тридцать два… – Сечь с оттяжкой? – обращаюсь я к супруге. – Оооой, не надо! – протяжно стонет Лика. – Пожалуйста, не надо!.. – Не тебя спрашиваю! Алена, как по-твоему, сейчас или к концу ближе? – Давай поближе к концу! – у Алены, как всегда, жалость перевешивает, ей всегда хочется облегчить страдания Лики, что нередко та использует в своих целях… но не сегодня. Даже без оттяжки крепкий прут полосует ликины круглые полушария так, что на них уже повсюду красуются островки припухлостей. Лика взвизгивает и плачет все громче, пока эти звуки не сливаются в один длинный прерывистый диалог: – Сорок один. – Ой, пожалуйста, не надо, мне слишком больнооо… не могу! – Можешь! – Сорок два. – Умоляю, не надо, не секите, я не выдержу! – Выдержишь! – я начинаю делать более длинные паузы, чтобы дать Лике возможность приходить в себя после каждого удара, но лозину кладу на ее округлости с той же силой. – Пожалуйста… пожалуйста, простите, – рыдает Лика, напрасными рывками пытаясь высвободить руки из веревочных петель. – Пожалуйста, не надо так больно, я не могу, прекратите! – Терпи! – Сорок три, – отсчитывает Алена. – Прошу вас, пожалейте! Я не могу, больнооо! – И будет больно. И должно быть больно! – Сорок четыре. – Аааааа! Пожалуйста! Я не хочу… Я не хотела… Я не думала, что так больно будет, не порите!!! – Еще меньше половины, Лика. Еще долго терпеть придется! – Ликуль, вот увидишь, потом легче станет, – вмешивается Алена. – Сейчас потерпишь, а потом сама будешь благодарить нас… Сорок пять. – Ну не надо, я вас очень прошу, иииииииии! – визжит Лика. – Секите меня в другой раз, только не сегодня, в следующий раз добавьте мне еще, только сейчас отвяжите… умоляю! – Сорок шесть… Ликуся, ты сама же говорила, что хочешь розог, – Алена нежно поглаживает ликину красную попку. – Вот мы тебя и наказываем. Это для твоего же блага, Лик! Сейчас потерпи, хотя бы вот ради меня потерпи, и мы закончим через полчасика, потом я тебя отвяжу, на попку холодный компресс положим, и тебе сразу станет легче! – Через полчаса? Сомневаюсь, – возражаю я. – Еще долго придется сечь, я и так уже минутные паузы делаю. – Ну а что делать? Надо, чтобы боль утихла после каждого удара, и уже тогда продолжать. Может, перерыв сделаем? – Подожди, давай лозу на розгу сменим. Может быть, Лике она больше понравится. После пятидесятого удара я пускаю в ход розгу, но Лика по-прежнему визжит и хнычет. Понятное дело: первая розга была связкой всего из трех прутьев, в этой же целых пять, да и прутья в ней гораздо крепче и стегают они хлестко. Так что Лика по-прежнему громко и плаксиво страдает на лавке и упрашивает теперь одну лишь Алену. Алена начинает то, что обычно делает во время экзекуций: присаживается около Лики, и пока та стонет и рыдает, упрашивает ее потерпеть, утешает и увещевает. Я теперь считаю сам, а два женских голоса звучат на разные лады и время от времени переплетаются друг с другом: – Шестьдесят три. – Бооольноооо! – Ох, бедненькая! Уже вся попка красная! Это ничего, Ликуля, еще ведь толстая лозина впереди! – Шестьдесят четыре. – Умоляю! Умоляю, не-се-кииитеее! Алена, прошу тебя, сделай так, чтобы это закончилось! Больно ужасно, ой, больно! – Ой, Ликусь, ну понимаю я тебя. У самой сердце слезами обливается, но ничего не поделаешь. Надо… пойми… – Шестьдесят пять. – Ай! Не могу, Алёнчик, не могу! Боль такая, ни одного удара больше не выдержу! Я не знала, что такие мучения будут, прошу тебя, останови наказание! – Ликуль, я с радостью бы, но нельзя! Нельзя. Мы тебя сегодня накажем, а потом уже будешь отдыхать – и если обещаешь хорошо себя вести, пороть не станем. Ну, приготовься… – Шестьдесят шесть. – Аааааааа! Пожалуйста, не надо больше, отвяжите! Хотя бы передышку дайте, я не могу, не могу, не могу терпеть это, пожалейтеее! – Может быть, и в самом деле… отдохнуть ей дать? – Алена жалобно смотрит на меня, и я понимаю, что надо уступить. – Хорошо, – соглашаюсь я и выразительно смотрю на Алену. Мы без слов понимаем друг дружку: уже не раз порку Лики мы прерываем, уединяясь в спальне, а потом, сбросив охватившее нас обоих возбуждение, доводим дело до конца. – Да, конечно, дадим ей передышку, – с облегчением произносит Алена. – Лик, мы тебя снова будет сечь минут через двадцать. А пока отдыхай. – Спасибо! Спасибо вам обоим! – хнычущим голосом выражает Лика свою не очень глубокую, но признательность. А благодарить она нас будет и после порки – за заботу о ее поведении. Почти два года перевоспитания не прошли зря. И мы с Аленой удаляемся в спальню. Дверь за собой не прикрываем – комнаты смежные, и Лике все равно будет слышно, чем мы занимаемся, так же как и ночью, когда сладострастные стоны Алены порой разносятся на весь дом. Едва переступив порог спальни, мы с женой начинаем целоваться, попутно раздеваясь, причем Алена помогает в этом мне, а я – Алене. Когда мы падаем на постель, до нас еще доносятся всхлипы и стоны Лики, но потом мы забываем обо всем и только самозабвенно ласкаем друг дружку. Я целую ее округлые плечи и нежно покусываю грудки. Алена крепко прижимает меня руками к себе и старается обхватить ногами. Мы снова и снова впиваемся друг дружке в губы, наши мокрые поцелуи звучат так громко, что Лика у себя на скамье окончательно затихает, и мы не слышим от нее ни звука. А моя жена себя уже не сдерживает, и когда я вхожу в нее, начинает кричать так громко, что сторонний слушатель, не имея возможности видеть происходящее, мог бы подумать, что Алена сменила Лику на лавке и теперь получает остаток, причитающийся падчерице. А я почти физически ощущаю, как привязанная Лика на своей скамье слушает каждый звук, который долетает к ней из нашей супружеской спальни, и страстно желает, чтобы мы любили друг дружку как можно дольше. И я не тороплюсь. Алена наслаждается оргазмом, закрыв глаза и прижимаясь ко мне всем телом, однако я знаю, что для нее десять минут секса – просто разминка, а количество оргазмов за ночь любви у нее трудно сосчитать. Поэтому, когда Алена, отдышавшись, расслабляется на постели, я вскоре начинаю снова ласкать ее тело, пробуждая в ней сладостное желание. И вот уже мы опять громко целуемся, сплетаясь языками; потом Алена, не выдержав, переходит на оральные ласки – она имеет к ним непреодолимую склонность, и теперь уже меня она долго держит на грани оргазма. Потом я в благодарность помогаю ей достичь нового оргазма, лаская ее пальцами между ног, а затем Алена становится на колени и на локти, всей своей позой умоляя войти в нее сзади. Из комнаты для наказаний доносится громкий полувздох-полустон. Я не знаю, что сейчас происходит с Ликой, но по ночам она часто мастурбирует, когда слышит, как мы с Аленой занимаемся сексом – в этом она сама призналась Алене, а жена потихоньку рассказала мне. Что ж, придет время, и Лике тоже предстоит построить свою семью. Пусть слушает и мечтает о нормальных семейных отношениях. Ну а пока что наш супружеский секс позволил Лике отдыхать минут сорок, и только когда по звукам она догадывается о нашем совместном оргазме, девушке приходится смириться с тем, что вскоре розга опять коснется ее опаленных поркой ягодиц. Наконец мы с Аленой в изнеможении откидываемся на постель и еще несколько минут пытаемся отдышаться. Потом Алена встает и начинает одеваться, я делаю то же самое. И когда мы вместе выходим из спальни, Лика поворачивает голову и встречает нас любопытствующим взглядом. Без сомнения, было правильно дать ей отдохнуть подольше – теперь девушке будет гораздо легче выдержать оставшиеся розги. Они с Аленой даже перекидываются двумя-тремя шутливыми словами, но когда я снова беру розгу со стола, Лика сразу понимает, что передышка заканчивается, а через несколько минут она уже снова визжит и отчаянно умоляет: – Ой, не надо! Ой, больно! Аааай, не могу! На семьдесят пятом ударе я меняю розгу на самую толстую лозину. Лика, с ужасом глядя на нее со скамьи, разражается слезами – еще до того, как прут в первый раз оставляет темно-красную полосу на ее половинках. Ну, а после семьдесят шестого удара ликины рыдания и взвизги сливаются в одно беспрерывное звуковое сопровождение. Алена, досчитав до восьмидесяти, начинает смотреть на меня так выразительно, что я останавливаюсь и пытаюсь сообразить, на что она намекает. Ах да, ведь я обещал супруге передать экзекуцию в её руки к концу наказания, и сейчас самое время сделать это. Правда, скорее всего, Алена по своему мягкосердечию не будет стегать Лику слишком сильно, а это значит, что нашей воспитаннице опять удастся избежать наказания во всей необходимой строгости. Но что же делать? Во время такой важной процедуры, как порка, я должен учитывать желания и Алены, и даже Лики. А у Лики, захлебывающейся слезами на скамье, нет сейчас никаких других желаний, кроме одного – чтобы ее мучения ослабели хотя бы немножко. Поэтому я торжественно вручаю лозину Алене, а сам принимаю на себя ее обязанность – вести счет до ста. Однако, к моему удивлению, как только Алена берет в руки прут, ее тон сразу меняется. Она по-прежнему отвечает на плаксивые фразы Лики, но разговаривает теперь строго и наставительно. Если Лика надеялась, что с переходом лозины в руки Алены ей станет намного легче или же порка вообще станет чисто символической, то она сильно ошибалась. Алена со всей ответственностью берет на себя процесс перевоспитания, и спуску своей падчерице не дает. И даже стегает с оттяжкой, оставляя темно-красные полоски на полушариях Лики. – Восемьдесят шесть. – Аааай, ооооооой, я умоляаааю! – Терпи! – отвечает Алена. – Восемьдесят семь. – Как больно! Алена, пожалей меня, как больно! – Надо! А что делать, Ликуля? Надо! – Восемьдесят восемь. – Ааах! Не могу терпеть, Алёнчик, не могу! – Сама напросилась! – Восемьдесят девять. – Как боооольнооооооо! – Ничего, что больно! Зато полезно! – Девяносто. – Ой, моя бедная попа! Ой, не могу! – А как же иначе?! – Девяносто один. – Пожалуйста, пожалуйста, простите мне хотя бы десять розог! – Нет! Будешь терпеть! – Девяносто два. – Не могуууу! – А вот еще! – Девяносто три. – Больно! – А вот еще! И так до последнего, сотого удара, после которого Лика, содрогаясь и громко всхлипывая, еще несколько минут лежит на скамье, не шевелясь, пока мы ее отвязываем, а Алена, выполняя обещание, раскладывает на красных ягодицах Лики полотенце, смоченное холодной водой. Очень скоро Лике становится легче, боль стихает, и Алена вытирает другим полотенцем слезы и сопли с лица девушки. Я выхожу из комнаты, чтобы Алена могла поднять Лику со скамьи, помочь ей одеть нижнее белье и проводить в ее комнату. Там она укладывает Лику в постель и возвращается в комнату для порки – убрать разложенные на столе прутья. …А еще через час Лика уже сидела рядом с нами на диване, розовая от возбуждения, весело улыбаясь и сияя глазами. – А когда меня снова будут пороть? – этот вопрос Лика задала как будто невзначай, но смотрела в этот момент на меня, прикрывая лицо ладонью и краснея. – Мы с Аленой вместе решим, а пока скажи ей спасибо, она сегодня очень постаралась для твоей попки, я на ней даже пару капель крови увидел к концу наказания. – Алена, можно тебя в губки? – с хихиканьем спросила Лика. – Давай, – согласилась Алена. Лика громко чмокнула Алену в губы и, словно посчитав, что этого мало, сделала это еще два раза. – Ну вот и отлично, – сказал я, глядя на эту идиллическую картину. – А до твоего дня рождения, Лика, пороть мы тебя не станем. – День рождения уже скоро, – напомнила Алена. – А какой бы ты хотела подарочек в этом году? – Опять на островок съездить! – На озеро? – Ага, на всё лето! – А на Индийский океан снова не желаешь? Как в прошлом году? – Неа! – Там розог нет! – засмеялась Алена. – А то сорвусь… Опять буду плохо себя вести. Мало ли что, – многозначительно улыбнулась Лика. – Конечно, такого допустить нельзя. Значит, летом поедем на Урал… а там уж, Ликусик, придется тебе терпеть, и много. – Стерплю, – покорно вздохнула Лика.
Admin: Посвящается красавице и умнице Даше, знающей о порке не только из литературных произведений. Перед нами снова расстилалась серо-стальная гладь большого озера. Высокие сосны возвышались над берегами, синие горы громоздились вдали, а посредине был зеленый остров, на который мы трое – я, Алена и Лика – снова плыли в лодке, чтобы провести там лето. Мы изредка переглядывались и почти все время молчали, завороженные красотой северной природы. Всем нам было что вспомнить о предыдущей поездке на это озеро, и мы очень надеялись, что никто и ничто не помешает прожить лето так же, как и в позапрошлом году. Лика задумчиво смотрела на остров, ее взгляд был отрешенным, а губы – чуть приоткрытыми, и я догадывался, о чем она думает. Мы, все втроем, знали, что уже с завтрашнего дня Лику ждут новые страдания, но это для нее необходимо, чтобы завершить курс перевоспитания. Конечно, в целом ее поведением мы были довольны, но ближе к лету Лика сделалась капризной, раздражительной и плаксивой, не раз доставляя нам с Аленой лишние заботы. Мы надеялись, что ежедневное сечение вернет Лике душевное равновесие и побудит ее вести себя идеально. Существовала и еще одна проблема, которую мы откровенно не обсуждали, но которую следовало рано или поздно решить. Лике исполнилось двадцать, она была взрослой девушкой, и поскольку девственность она потеряла задолго до совершеннолетия, то физиология уже давала о себе знать. Проще говоря, Лике следовало бы выйти замуж. Мы с Аленой не были, конечно, убеждены в обязательности брака, однако в целом оставались поклонниками традиционных ценностей, и коль скоро исправление Лики состоялось успешно, то теперь было бы неплохо устроить и ее семейную жизнь. Лика уже рассказывала нам, что за ней ухаживают студенты в университете, куда она поступила, но ни один не вызывает у нее особого интереса, несмотря на то, что они в большинстве приличные парни. Во всяком случае, ни одного из них она не может представить в качестве возможного жениха. Я не удивлялся этим откровениям, хорошо помня, в каких компаниях Лика тусовалась до своего близкого знакомства с розгой. Однако же природа брала свое, и мы с женой все яснее понимали, что сбои в поведении нашей воспитанницы объясняются еще и отсутствием секса, которому мы с Аленой предавались дома постоянно, не особо скрывая его от Лики. В последнее время я стал замечать, что поцелуи, которые Лика все чаще дарила Алене в моем присутствии, становятся все более громкими и все более долгими. Мало того, пару раз, вернувшись домой не вовремя, я заставал Лику и Алену раскрасневшимися, с растрепанными прическами, а наша супружеская постель оказывалась смятой или заправленной как попало. Да, конечно, Лике надо было помочь с выбором жениха – но как это сделать, ведь хороший брак не продержится долго без любви или хотя бы без искренней симпатии? Пока что я не мог ответить на этот вопрос и надеялся, что ход событий сам даст ответ. Высадившись на острове, мы стали осматривать домик и всё, что могло послужить Алене и Лике для ведения хозяйства. К нашему облегчению, все было в порядке, хотя, как нам показалось, между нашими двумя посещениями на острове еще кто-то жил. Лика, конечно же, первая проверила, цела и прочна ли по-прежнему скамья, на которой она уже провела множество незабываемых часов своей жизни. Потом Лика с Аленой приступили к уборке в домике, а я тем временем привел в порядок пристань, заготовил дров и в заключение нарезал первых розог. Прутья мы замочили на ночь в корыте, и с тех пор новая порция лежала там каждый день, ожидая, когда придет их очередь встретиться с ликиной попкой. Первый день мы допоздна отдыхали у самовара и о наказании даже не вспоминали, хотя Лика и поглядывала на нас выжидательно – надеясь сразу получить порцию «горячих». Но мы с Аленой решили не спешить. На следующий день Лика была уже сама не своя первые полдня, она не находила себе места в ожидании порки. А мы специально дали ей понервничать, чтобы потом, уже на скамье, Лика расслабилась в предвкушении. Так и произошло. Пока Лика раздевалась, а Алена привязывала ей руки и ноги, в комнатке царила тишина, и лишь время от времени мы слышали глубокий вздох Лики. Зато когда первые прутья засвистели над скамьей, Лика принимала боль как должное, отдаваясь розгам с полной покорностью и стараясь терпеть удары максимально беззвучно. Ничего похожего на ругань и истерики, которые нам с Аленой приходилось выслушивать в этом самом домике два года назад! В первый день Лика получила всего пятьдесят розог, чем была слегка удивлена и явно ждала продолжения. Но мы с женой заранее договорились не спешить и дать ей привыкнуть к ежедневным наказаниям. Прошло дня три, и стандартная порция уже возросла до сотни, а были случаи, когда мы с Аленой назначали еще и прибавку. И толщина прутьев постепенно увеличивалась, так что Лика уже не была озабочена тем, что ее порют недостаточно крепко и долго. Теперь она уже не могла сдерживать крики, взвизги, а иногда и рыдания, но ни разу не просила пощады. Секли мы ее теперь по очереди: один день – я, другой день – Алена. При этом Лика была обязана сама готовить розги, что и делала со всей тщательностью. Словом, начало нашего второго лета на острове было похоже на конец первого. Недели две спустя мы впервые увидели дымок на северном берегу озера. Дымок вился часами одинаковой тонкой струйкой – явное указание на присутствие других людей. От этого берега было ближе всего к острову, однако даже здесь это расстояние составляло немногим меньше километра, так что я не мог разглядеть, появляется ли кто-нибудь у кромки озера. Впрочем, первоначально я почти не придал этому значения, тем более, что наш домик и пристань находились на южном берегу острова. Прошло несколько дней, и я заметил, что дымок переместился и начал подниматься в том месте, которое находилось как раз напротив нас. Это явно выдавало некую заинтересованность неизвестных путешественников, но кто эти люди и сколько их, оставалось для нас загадкой. Наступил июль, стало теплее, и я готовился к долгой прогулке по окрестностям озера – как обычно, на охоту. Мне пришла в голову мысль, что неплохо бы узнать, кто там обосновался, а заодно и продемонстрировать свое ружье, на случай, если нашими соседями по озеру окажутся какие-нибудь маргиналы. Днем вокруг нас обычно шумели деревья, пели птицы, плескались волны, однако бывали моменты, когда эти звуки стихали, воцарялось безветрие, и тогда в наступившей почти полной тишине визг наказываемой розгами Лики разносился далеко над гладью озера. Окна в домике мы не закрывали, не предполагая, в общем-то, скрывать от посторонних происходящее. Но только теперь мы с Аленой задумались над тем, какое впечатление должны были произодить эти звуки на человека, случайно забредшего на озеро. Утром накануне того дня, когда я собрался на охоту, мы с Аленой проснулись раньше обычного. То ли нас разбудил легкий шум, то ли просто чужое присутствие. Алена открыла дверь, шагнула наружу и замерла на пороге. У пристани, в нескольких шагах от нашего жилища, стоял бородатый парень, с типичной внешностью заядлого туриста, из тех, которые неделями бродят по лесным и горным тропинкам. Только рюкзака за спиной ему не хватало. – Здравствуйте! – весело поприветствовал я его. – Добро пожаловать! – Добрый день! – смущенно откликнулся незваный гость. – Меня Дима зовут. Я… у меня тут палатка в лесу. Я уже где-то неделю здесь живу. – Очень хорошо, будем знакомы! Давайте к нам, будем пить чай! – воскликнула с облегчением Алена. Дима глядел на нее во все глаза, а потом перевел взгляд на вынырнувшую из дверного проема Лику, и после этого уже смотрел только на нее. – Ее зовут Лика, – улыбнулась Алена. – Ликуль, подойди, представься молодому человеку! А я пока поставлю самовар. Когда Дмитрий впервые переступил порог нашего домика, его взгляд почти сразу остановился на корыте, в котором мокли приготовленные на сегодня прутья. Затем он увидел и лавку – длинную, чистую, свободную от вещей, но с веревками для рук и ног с обеих концов. Не знаю, понял ли он все сразу или постепенно, однако за чаем он сидел в каком-то оцепенении и то и дело неотрывно смотрел на Лику, которая казалась чуть более смущенной и одновременно чуть веселой, чем обычно. Мы с Аленой уже привыкли понимать друг дружку с полуслова. Вот и теперь мы переглянулись и, не тратя лишних слов, поняли, как будем себя вести. Пока что мы ждали, и за завтраком Дима тоже не задавал вопросов. Лишь после того, как мы снова вышли из домика, он наконец решился продолжить разговор. – Знаете, я здесь путешествую… второй год, изучаю эти места. – Краеведение. Похвально! – ответил я. – Здесь очень-очень красиво! – улыбнулась Алена. – Э-э-э… я тут на днях услышал… услышал женские крики. Как будто кричала девушка, где-то далеко… снова и снова. Я обошел озеро кругом и мне показалось, что я слышу эти звуки с вашего острова. И вот я… построил плот и сюда переправился. Я подумал… вдруг кому-то нужна моя помощь? – Так это наша Лика визжала, под розгами, – весело отозвалась Алена. – То есть как – под розгами? – растерянно пробормотал Дима. (Позже мы узнали, что он был поражен не тем, о чем смутно догадывался еще до того, как рискнул сделать вылазку на остров, а нашей откровенностью). – А вот так! Мы ее сечем каждый день. На лавку кладем, привязываем – и прутьями по голой попе! – подтвердила Алена. – Извините, а… разве так можно?! – наш собеседник с трудом оправился от шока. – Нужно! – убежденно произнесла Лика. – Я была очень плохой девочкой, и меня стали наказывать. Я исправилась! Меня порют уже третий год. – Всего третий, не так уж много, – поправил я. – А какие результаты! – Знали бы вы ее раньше, – вздохнула Алена. – А теперь совсем другое дело! Видите, какая воспитанная барышня получилась? Я понимал, что Диму надо не только посвятить в наши тайны, раз уж он проявил такую предприимчивость и добрался сюда, – нужно его убедить в том, что здесь не происходит ничего дурного. Преодолеть человеческие предрассудки было, конечно, нелегкой задачей. Но с самого начала мне что-то подсказывало в его поведении, что этот парень не доставит нам особых хлопот. – После обеда мы снова будем Лику сечь! – торжественно объявила Алена. – Хотите присутствовать? – Не знаю, – ошарашенно пробормотал наш новый знакомый. – Думаю, вам будет нелишне увидеть все своими глазами и удостовериться, что все происходящее естественно, – сказал я убеждающим тоном. – Иначе у вас может создаться превратное впечатление о нас и нашей воспитаннице. В общем, будьте нашим гостем! Однако, прошу вас: не вмешивайтесь, не удивляйтесь – просто наблюдайте. Выводы будете делать немного позже. Дима был просто заворожен процедурой подготовки к порке. Особенно его поразило, как Лика и Алена, весело переговариваясь, занимались этим дружно, в четыре руки, отбирая и зачищая прутья, сортируя их по длине, а затем раскладывая на столе напротив скамьи, где предстояло лежать Лике. Затем Алена попросила мужчин выйти на время за дверь, чтобы Лика могла снять трусики, потом опять пригласила нас с Димой войти, когда Лика уже лежала на животе, обнаженная ниже талии и растянутая за руки и за ноги. Дима уже ни о чем не спрашивал, просто смотрел, прикрыв от волнения рот рукой. – Сегодня твоя очередь, – напомнила мне Алена. – Да, но уступаю ее тебе, – мне почему-то показалось, что так будет благопристойнее. – Да не вопрос! – Алена взяла со стола пучок прутьев, и через пару секунд на попке Лики обозначились первые красные полоски. Порка шла как обычно, но я невольно смотрел на нее глазами Димы: белые, изящные, стройные ноги девушки, рассыпавшиеся по спине светлые волосы, звуки дружных ударов пучка прутьев по ягодицам, на которые Лика отвечала то молчанием, то еле слышным стоном, то взвизгом. Я впоголоса вел счет, задавая ритм экзекуции. Алена стала стегать сильнее после первых пятидесяти розог, и Лика уже не могла молчать, а иногда кричала во весь голос. Ее несостоявшийся спаситель смотрел на эту картину неотрывно, и я сам, стоя рядом, был восхищен красотой того, что видел: покрасневшие под розгами полушария Лики – и белые округлые руки Алены, обнаженные до плеч, меняющие одну связку за другой и раз за разом охаживающие ликины ягодицы с точностью, не позволяющей ни одному из прутьев полоснуть чуть выше или ниже – по ляжкам или пояснице. Наконец, на семьдесят пятом ударе Дима не выдержал. Он сначала шагнул вперед, потом схватил меня за руку. – Я прошу вас… прекратите ее мучить. Хотя бы на сегодня, а? Ей же очень больно! Алена осуждающе посмотрела на него. – Ее норма – сто! – Пожалуйста… не надо! Это слишком для молодой девушки, как бы она себя не вела… Я прошу вас обоих, остановитесь! Мы с Аленой выразительно посмотрели друг на дружку. Потом я обратился к Диме: – Молодой человек, мы выполним вашу просьбу, но при одном условии. Мы прекратим сечь, если Лика на это согласится. – Как же она не согласится? – в изумлении переспросил Дима. Я кивнул Алене – мол, спроси у нее сама. И моя жена, положив розгу на край стола, отступила на шаг от скамьи, как бы приглашая Диму подойти поближе: – Лик, ты слышишь? За тебя просят! Если ты согласна, мы на сегодня прекращаем! Ответь только мальчику сама! Пауза длилась недолго. – Нет, я не согласна! – глухо ответила Лика немного чужим, слегка охрипшим голосом. – Пусть меня секут. Мне положено еще двадцать пять. Дима не верил своим ушам. – Лика, вам же очень больно… тебе же очень больно! Почему?! – Больно. Но меня нужно пороть. Я заслужила. Пожалуйста, не мешайте Алене. – Но разве?... Ну хотя бы на сегодня! – Нет. Спасибо, но пусть она сечет. Я обязана это вытерпеть! Когда Алена убедилась, что от Димы больше не последует попыток переубедить нас (всех троих), она снова взялась за розгу, и ликины отрывистые вопли снова зазвучали под низким потолком. Дима сдерживался недолго – закрыв лицо ладонями, он выскочил вон. Для него это было глубочайшее потрясение. Но не самое большое в тот день… Пожалуй, намного большим потрясением для Димы было видеть Лику, которая, сидя вместе с нами за чаем, блестя глазами, весело болтала и улыбалась ему спустя всего час после порки. – Дима, в следующий раз не надо так бояться! Следующий раз – это завтра, ха-ха! Дима медленно приходил в себя от шока. Надо сказать, что и мы с Аленой над ним открыто подсмеивались в первый день нашего знакомства, и это было неудивительно. Однако мы признавали, что наш новый друг заслуживал не только насмешек, но и кое-какого уважения. Он услышал издалека женские крики и не успокоился, пока не обнаружил, откуда они раздавались; он решил защитить девушку, которой может потребоваться помощь; он не побоялся в одиночку, построив плот из нескольких бревен, с самодельным веслом переправиться на наш остров, где вполне мог нарваться на маньяка или банду насильников. При этом надо учесть, что Дима не имел при себе никакого оружия – у него был с собой только топорик, да и тот он забыл на плоту, когда в предрассветных сумерках высадился на островке. Кстати, когда Дима, придя в себя после присутствия на порке, пошел к своему плоту, его там не оказалось – он успел отвязаться и уплыть. Я сел на моторку, сделал несколько кругов, разыскал плотик и привез Диме его топорик, но назад плотик буксировать не стал, а просто предложил на выбор нашему новому знакомцу: или отвезти его к месту старой ночевки – или поехать туда вместе, забрать его вещи, и пусть он поживет вместе с нами, пока не решит продолжить свое путешествие. Некоторое время поколебавшись, Дима выбрал последнее. Ни Алена, ни Лика не возражали против моего предложения, и мне показалось, что особенно оно понравилось именно Лике. Небольшую сложность представляла только проблема размещения: в домике было всего две полноценные комнатушки, в одном спали мы с Аленой, в другом – Лика. Было еще одно помещение, куда мы запирали Лику в первые недели перевоспитания, но это была скорее кладовка. Впрочем, Дима сразу нас заверил, что он неприхотлив и без проблем будет ночевать на свежем воздухе, в своем спальном мешке внутри палатки. На том и порешили. Теперь жизнь на нашем островке стала намного интереснее, поскольку нас троих очень забавляла и развлекала как реакция Димы на ежедневные сечения Лики, так и его адаптация. Лика подробно рассказала Диме, как плохо она себя вела перед тем, как я взялся за ее перевоспитание, и наш путешественник вполне искренне признал, что наш подход к исправлению был оправданным – и, может быть, единственно правильным. Теперь он уже не смотрел на кричащую и бьющуюся в веревочных петлях на скамье полуголую девушку как свидетель или даже соучастник противоправного действия, а наблюдал за происходящим гораздо спокойнее. Хотя – и это нельзя было не заметить – взвизги и причитания Лики во время порки все равно вызывали у него содрогания, и он, как ни старался, не мог быть просто равнодушным наблюдателем. А после того, как Лика приходила в себя после сечения, Дима старался оказывать ей подчеркнутое внимание. Он охотно помогал по хозяйству каждому из нас, но было видно, что больше всего ему нравится помогать Лике. Мы с Аленой, конечно, не были против. Дима больше не пытался остановить порку, но пару раз высказал нам с Аленой свое убеждение, что Лике настолько больно, что она не успевает прийти в себя от одного удара, обжигающего ее попку, до другого. Иными словами, что мы с Аленой сечем слишком быстро, не давая Лике передышки. Тогда моя жена совершенно естественным тоном предложила Диме самому считать удары. Это означало, что и темп сечения он будет определять по своему усмотрению. Дима, поколебавшись, согласился. Это сделало его полноценным участником всего происходящего на нашем островке. Секли по-прежнему поочередно я и Алена, а Дима считал – и решал, когда нужно дать Лике передышку, а когда возобновить экзекуцию. Немного позже Лика попросила Диму помочь ей приготовить прутья для очередного наказания – и он, конечно же, согласился. Я ожидал, что Дима из сочувствия будет стараться выбирать более тонкие и ломкие прутья – однако он неукоснительно следовал советам и инструкциям Лики, слушал и советы Алены. Вскоре перед каждой поркой на столе красовались пучки отлично приготовленных розог, при взгляде на которые Дима часто краснел – как и при взгляде на голую попку Лики. В каждодневных разговорах Лика по-прежнему делилась с Димой разными историями о своем прошлом, а он рассказывал о своем, и мало-помалу стало ясно, что им все больше хочется общаться вдвоем, без свидетелей. Ближе к концу лета Лика и Дима стали все чаще удаляться на дальний конец островка – они сидели там, бросали в воду камешки или просто тихо беседовали. А потом я разрешил им брать лодку и кататься по озеру. Лодка все чаще замирала то у одного берега, то у другого, и дрейфовала там часами. Как-то Алена взяла в руки мой бинокль, вгляделась в их сторону, потом молча передала бинокль мне. Я посмотрел и отчетливо увидел в лодке целующуюся парочку. – Вот и наша Ликуся влюбилась, – всхлипнула Алена, вытирая увлажнившиеся глаза. – Скоро, наверно, и свадьба! – Пока они целуются, пойдем и мы с тобой займемся любовью, – сказал я, увлекая Алену в домик. – Не расстраивайся, пусть Лика будет счастлива. – Да я не об этом плачу. Как жаль, что у нас с тобой не было такого в молодости... сама молодость была, и секс был, а романтики не было. И романтический период у Димы с Ликой действительно оказался полноценным. Дима теперь часто ездил на берег, составлял красивые букеты цветов и дарил их Лике – не забывая, конечно, и про Алену. Теперь наши влюбленные часто уединялись или уплывали на берег сразу после порки – Дима вскоре понял, что Лика очень возбуждается именно в эти часы. Все шло прекрасно… за одним исключением: Алена с глазу на глаз уже как-то предложила Диме самому взять в руки розгу и принять участие в наказании. Дима категорически отказался. – Я не могу причинить ей боль, это невозможно, – твердо заявил он. – Даже если ей этого хочется, я просто не смогу! Мы с Аленой обсудили этот вопрос вдвоем, а немного позже – и втроем, вместе с Ликой. Нам всем было уже понятно, что до создания нового семейного союза под нашей крышей остался всего один шаг. Мы с Аленой были готовы благословить практически любой выбор Лики, однако хорошо понимали, что не только взаимной симпатии, но и совпадению сексуальных темпераментов будет мало. За прошедшие два года и два месяца стало понятно, что Лика уже не представляет свою жизнь без регулярных телесных наказаний. Даже просто для профилактики хорошего поведения! Если Дима не сможет этого ей дать, то может случиться непредвиденное: либо со временем Лика опять вернется к своим старым привычкам, и все наши с Аленой старания (и ликины страдания) сойдут на нет. Или, что еще хуже, Лика начнет искать флагелляции на стороне – и новая семья будет разрушена очень быстро. Меж тем лето подходило к концу. Нам было пора собираться в обратный путь. Мы еще прежде узнали, что Дима живет в городке, отстоящего от нашего всего на триста километров – совсем не так уж далеко. Я спросил его, согласился бы он, женившись на Лике, переехать в наш город. Дима без сомнений ответил утвердительно, он вообще был решителен во всем, что не касалось любовных отношений – в них, напротив, он был стеснительным и даже робким, за все лето они с Ликой ни разу не занялись любовью, только целовались и обжимались – и это притом, что он знал, что его возлюбленная уже не девушка. Мы договорились, что Дима отправится в свой родной городок, а через несколько недель приедет к нам в гости, за это время он сможет окончательно обдумать свой выбор, Лика сделает то же самое, и если оба не передумают, об их решении можно будет объявить официально. Мы уезжали с озера вместе, какое-то время проехали в одном вагоне, и Лика с Димой при прощании горячо целовались на перроне, у всех на виду. Как же быть? С одной стороны – любовь, которая, как известно, нередко бывает преходящей; с другой – необходимость регулярного сечения, которое для нашей воспитанницы стало уже неотъемлемой частью ее жизни (я не забыл ее давних слов о том, что она «подсела» на физическую боль, и за прошедшее время убедился в том, насколько точно Лика оценила свое увлечение). Нет, нельзя было лишать ее этого блага! Что сделать, чтобы побудить Диму сделать решающий шаг? Нельзя ли сыграть, например, на его ревности? Если он поймет, что мы с Аленой готовы выдать Лику замуж не за того, кто лучше целуется, а за того, кто умело сечет – может быть, Дима все-таки возьмет в руки лозину? И вот по возвращению домой я вызвал Лику на откровенный разговор: сказал, что нам с Аленой нравится Дима, но его чрезмерная мягкость при телесных наказаниях Лики может в дальнейшем сыграть негативную роль. Не будем же мы с Аленой и дальше пороть его законную жену, чтобы при этом он, как раньше, просто стоял рядом! Хотя в нашей большой квартире они вполне могут жить вместе неограниченное время, и все же наказывать Лику, безусловно, должен ее супруг. Не подыскать ли нам другого кандидата – того, кто сможет Лику сечь? Видно было, что для Лики любовь и розги имеют равное значение – несмотря на желание выйти замуж за Диму, она серьезно задумалась над нашим предложением. Ближе к вечеру Лика решилась рассказать нам о том, что прежде скрывала: в университете она познакомилась с парнем старше ее тремя годами, которого звали Андрей. Он довольно давно ухаживал за ней, был в своих ухаживаниях настойчив, и как-то раз, как призналась нам Лика, у них были поцелуи и «еще кое-что». Мы с Аленой тактично воздержались от дальнейших расспросов, но Лика прибавила, что Андрей настроен не просто серьезно: он человек строгого поведения и консервативных взглядов, противник сексуальных отношений без брака, а телесные наказания мужем своей жены считает не только допустимым, но в определенных ситуациях совершенно необходимым делом. В общем, как возможный экзекутор, Андрей вполне подходящий кандидат на роль мужа, однако на фоне Димы он выглядит все-таки не так привлекательно для Лики. Через несколько дней Алена, в свою очередь, отозвала меня в сторону и сообщила громким шепотом, что у ее подруги, которая не раз бывала у нас в гостях, есть племянник по имени Павел, которому очень нравится Лика, он готов ради нее на что угодно и теперь очень переживает, узнав, что она собирается замуж. Я вспомнил, что как-то раз видел этого Пашу, и он произвел на меня очень неплохое впечатление. Но сможет ли он держать Лику под розгой и следить за ее воспитанием? Мы терялись в догадках, пока не приняли единственно логичное решение: рассказать обо всем Лике и предоставить ей выбор. Однако и тут оказалось, что решить вопрос очень и очень непросто. Лика просто растерялась от необходимости выбрать одного из трех потенциальных женихов. И помочь ей, казалось, было невозможно. Тогда я решил вспомнить о своих обязанностях главы семьи. На протяжении двух-трех следующих дней я вызвал на разговор сначала Андрея, потом – Павла. Объяснил обоим, попросив не особенно распространяться об услышанном, те особенности семейной жизни Лики, о которых они оба не догадывались. Однако же оба восприняли это без особого удивления. Андрей даже сказал, что соответствующий опыт у него имеется, и он вполне уверен, что справится с такой миссией. Для Паши сечение Лики казалось скорее интересным сексуальным приключением, но и он воспринял мою беседу с энтузиазмом. Наконец, я отправил электронное письмо Диме. Он был удивлен и, кажется, уязвлен тем, что у него нашлись соперники, да еще и тем, что с ними обсуждались вопросы наказания его возлюбленной. Однако, к моему облегчению, он наконец-то не просто согласился с тем, что Лику следует и дальше сечь розгами, но выразил твердую готовность взять роль воспитателя на себя. Мне, честно говоря, это очень понравилось – в качестве нового члена нашей семьи мне больше нравился интеллигентный Дима, чем слишком мрачный Андрей или слишком легкомысленный Паша. Но как же Лика сможет сделать правильный выбор? Несколько дней мы обдумывали проблему – и наконец, вечером, при очередном обсуждении втроем (я, Лика, Алена) нашли правильное решение. Не помню точно, кто его подсказал первым. Мы решили после приезда Димы устроить очередную порку Лики в нашем доме. На этот раз Лику предполагалось не только привязать к скамье, но и тщательно завязать ей глаза. Лика получит традиционную сотню розог, но только на этот раз от трех претендентов на ее руку – от Димы, Андрея и Паши. Каждый по очереди всыплет своей возможной невесте по тридцать три розги – ну, а сотый удар на этот раз можно будет девушке простить. Лика не будет знать заранее, в каком порядке будут сменяться парни, выступающие в качестве женихов – а подсказывать ей мы не будем, и с ребят возьмем честное слово хранить молчание. Затем она скажет, какая по счету экзекуция ей понравилась больше всего. Это значит, что Лика не сможет выбрать себе будущего мужа иначе, как по умению стегать ее прутьями. Иными словами, мы предоставляем выбор мужа ее разгоряченной розгами попке. Именно такой выбор мы посчитали справедливым и наиболее подходящим для будущей семейной жизни нашей воспитанницы. И (к нашему удивлению) все три кавалера с нашими доводами почти или же сразу согласились. Оставалось назначить дату состязания за право взять в жены Лику – и мы выбрали третий день приезда в гости Димы. Вероятно, догадливый читатель уже понял, кто стал женихом, а потом и законным супругом нашей Лики.
полная версия страницы