Форум » Антология лучших рассказов, размещенных на форуме » Алексей-64. Цейсовская оптика » Ответить
Алексей-64. Цейсовская оптика
Admin: Цейсовская оптика Achtung! Действие рассказа относится к до «интернетовскому и мобильно-телефонному времени», которое можно охарактеризовать ставшей впоследствии крылатой фразой: «в СССР секса нет!». P.S. Изложенная фабула «стопроцентно» реальна, а детали, типа точности слов из фраз диалогов, за гранью прошедших лет, естественно подзабылись, хотя смысл остался тем же. Да, заранее извиняюсь если молодым читателям 18+ могут показаться непонятным упоминание каких-то присущих прошедшему времени деталей. Яркое июльское солнце сегодня не радовало лежавшего на кровати Лешку своим оконным присутствием. Дело в том, что накануне вечером он видел, как приехавшие из города мама и отчим довольно долго разговаривали с зашедшей к ним на участок поселковой соседкой Анной Ивановной – матерью его дачного приятеля Мишки и его сестры-близняшки Любы. Собственно, в факте ее прихода не было ничего особенного, если бы не произошедший в середине недели случай. Все началось с того, что отец близнецов был боевым (прошедшим всю ВОВ) генералом и после его недавней смерти Мишке перепали кое-какие трофейные штучки, одной из которых был полевой бинокль фирмы «Carl Zeiss» с имперским орлом хищно распустившим крылья на кожаной крышке футляра. С Мишкой мы были одногодки, осенью должны были пойти в 7-ой класс, а когда в июле мой сводный брат (на два года старше) уехал на месяц в спортивный лагерь, мы часто проводили вместе каникулярное дачное время. Анна Ивановна (бабушка язвительно называла ее «генеральша») была значительно моложе умершего мужа, практически ровесница моей мамы, в то лето ей было «в районе сорока», работала она завучем в московской школе, как тогда называли с «языковым уклоном», а отношения с моими родителями у нее были приятельские, хотя дружескими их назвать было нельзя, впрочем, как и мои с Мишкой. Несмотря на равенство нашего возраста, он держал себя довольно высокомерно, подчеркивая свой бОльший жизненный опыт, из-за профессии отца, он сменил несколько мест жительства и даже несколько лет жил в Германии (группе советских войск в тогдашней ГДР), еще Мишка и Люба учились в престижной «языковой школе», добавлявшей ко всему прочему, им обоим ещё толику апломба. Генеральская дача располагалась на самом удаленном краю поселка, упираясь двумя сторонами сплошного высокого забора в крутой обрыв оврага перед затоном реки Истра, а сам участок был кратно больше нашего, почти гектар, правда почва была суглинистая и на территории дачи росло несколько мощных сосен, поэтому общепринятого для стандартных «фазенд» грядок и плодовых деревьев не было, исключая нескольких яблонь вдоль забора со стороны подъездной дороги. Кроме дома на участке Анны Ивановны было несколько хозяйственных построек, в том числе редкая по тем временам капитальная бревенчатая баня, со слов бабушки, срубленная в «генеральскую бытность мужа» подчиненными ему солдатами. Перед баней было небольшое обсаженное ветвистыми кустами, типа живой изгороди, пространство «банной поляны», зимой туда сгребали снег и «плюхались» в него после парилки, а летом ставили стол и пили после бани чай (и прочее). Запомнилось это из-за того, что своих «помывочных помещений» кроме временного летнего душа на нашем участке не было и мы, кроме бабушки (ее астма не сопрягалась с аллергенами парилки), пользуясь разрешением Анны Ивановны, иногда мылись в этой бане, а маму она сама частенько персонально приглашала просто попариться «за компанию». Возвышенность Мишкиной дачи способствовала обзорному просмотру местности, в трофейный бинокль было видно большой кусок затона с купающимися и отдыхающими там людьми и железнодорожный виадук у самого горизонта, но для этого требовалось преодолеть высоту дачного забора. Мы приспособились забираться для этого по прислоняемой лестнице на стоявший перпендикулярно бани дровяной сарай и для удобства обозрения, накрываться брезентовой плащ-палаткой, тоже компонентом Мишкиного отцовского наследства. На прошлой неделе в гости к Анне Ивановне приезжала ее коллега-учительница. Мишка и Люба учились в «маминой» школе, а, с его слов, Ирина Алексеевна (так звали коллегу) преподает у них математику и дружит с мамой. Неожиданно, в один из моментов моего наблюдения из-под плащ-палатки за двигавшемся вдали товарным поездом, Мишка толкнул меня в бок, жестами показал необходимость развернуться в его сторону и отобрал бинокль, после чего скомандовал мне в ухо: «накройся и лежи тихо». Совершенно ничего не понимая, я выполнил его просьбу, хотя лежать в жаркий день под брезентом на рубероидной крыше было душно и жарко. - «Сейчас мама с Ириной Алексеевной выйдут загорать», - заговорщески прошептал он. - Ну и что, пусть загорают, давай слезем с крыши и пойдем на затон купаться. - «Вот и не пойдем», - ответил Мишка: «они голыми загорают, а я собрался Ирину в бинокль детально рассмотреть, она мне нравится, вчера услышал от Любки про их «солнечные ванны» и решил специально сегодня на крыше сарая замаскироваться, очень возбуждает, так что держись как пограничник в засаде, а я тебе тоже посмотреть в бинокль дам». Ключевое слово «возбуждает» показалось мне очень взрослым, тогда в «сексуальных вопросах» Мишка меня сильно опережал или как говорят сегодня – «был авторитетом». Действительно скоро на «банной поляне» появились подруги-учительницы, расстелили большое общее одеяло, скинули халаты и, оставшись в костюме Евы, продолжили вертикально стоять против солнца, с повернутыми в нашу сторону лицами в панамах и темных солнечных очках. По прямой расстояние до них было метров сорок, Мишка припал к зрительным трубам бинокля, подбирая фокусировку. Через несколько минут он, со словами: «оцени женские прелести», протянул его мне. Трофейный бинокль действительно позволял четко рассмотреть детали, даже такие как темнеющие ареолы сосков отвисающих грудей или «треугольника» волосяного покрова лобка. Женщины продолжали о чем-то разговаривать и спустя некоторое время легли на одеяло вверх животами. Увлеченные просмотром и видя, что они не смотрят в нашу сторону, мы, для четкости картинки, стали приподниматься на коленки в момент пользования биноклем, что нас и «спалило». Вышедшая из дома Любка, подбежала к лежавшим женщинам и что-то им сказала, показав рукой в сторону нашего наблюдательного убежища, после чего они быстро встали, прикрывшись поднятым вверх одеялом. - «А ну ка немедленно слезайте с крыши», - громко крикнула Анна Ивановна: «совсем одурели, что вы там делаете, бесстыдники?» Быстро спустившись вниз, мы выбежали через заднюю калитку на склон оврага, интуитивно догадываясь, что за «преступлением» может последовать «наказание» и вот сегодня за эти «веселые картинки» нам светило получить порку, как итог реализации жалобы Анны Ивановны. Предположения относительно «наказания» оказались, как говорится, «в руку», завтракали мы вдвоем с мамой (отчим ушел на утреннюю рыбалку, а бабушка за хлебом, который в поселок привозила с утра автомобиль-хлебовозка), внешний вид у нее был заметно хмурым, а после его окончания, она за руку отвела меня в свою комнату где сразу начала «разговор». - Анна Ивановна вчера нам жаловалась, на твое подглядывание за ней (далее мама не детализировала). Слушай, Алексей, мне совершенно не понятен интерес 13-летних мальчишек к виду нагих женщин материнского возраста, если на их месте была Люба с подружками еще можно было объяснить, но такое абсолютно не укладывается в голову, хотя я допускаю юношеское любопытство к внешнему устройству противоположного пола, но если вас интересовала женская анатомия, можно было попросить у Олега Павловича (отчима я называл по имени и отчеству, а по профессии он был врачом-хирургом) анатомические атласы или задать ему или мне соответствующие вопросы. Неужели не понятно, что подглядывать так же подло как читать чужие письма или списывать чужие работы? - «Что ты стоишь как баран, отвечай», - раздраженно спросила мама, повышенным тоном, видимо устав от моего тупого молчания. Ответить по существу мне было нечего, только возразить что притягивающий взгляд натуральный вид голой женщины не могут заменить никакие атласы или ответы на вопросы, но такая реплика однозначно еще более разозлила бы и так «заведенную» маму. - «Короче», - сказала она, видимо окончательно разуверившись в возможности моего хоть какого вразумительного ответа, «ты знаешь мое неприятие ваших с Сережей (сводным братом) телесных наказаний, но вчера мы условились, что к пяти вечера Анна Ивановна приведет к нам Мишу и Олег Павлович выпорет вас обоих на веранде, он прихватит с рыбалки срезанных ивовых прутьев, получите розог, которые вполне заслужили». - «Да, отвертеться уже без шансов, как и провести нынешнее дачное лето без розог», - печально подумал я, выходя из маминой комнаты и направившись к затону, где надеялся встретить часто гулявшего там Мишку (к нему домой из-за возможности встречи с Анной Ивановной заходить не хотелось) и обсудить действия перед предстоящей поркой, но его там не оказалось. Когда я возвращался обратно, заметил вдалеке одиноко шедшую по дороге к станции Любку, в руке у нее была хозяйственная сумка, наверное, она направлялась в железнодорожный магазинчик. Подбежав поближе, я окликнул Мишкину сестру и справился о его нахождении. - «Дома сидит», - ответила Любка, ехидно улыбаясь, вас же сегодня высекут, а для «затравки» мама запретила ему выходить с участка. - Тебе то какой резон от нашей порки, чему вредина радуешься? - Так вам и надо, шкодникам, любителям смотреть и щупать голых девочек. - Откуда ты такое про девочек взяла? - «Так у Мишки в Москве две большие железные коробки из-под новогодних подарков с «голыми карточками», и нашу одноклассницу Машу он дома раздевал и щупал, а здесь к нему Олька из станционного барака бегает», - скороговоркой отрапортовала Люба, в конце махнув рукой в сторону старого деревянного здания барака около железнодорожного полотна, где по ее словам жила Ольга – полная рыжеватая девочка, часто приходившая купаться на наш затон. - Слушай, а Ольга зачем раздевается и щупать себя разрешает? - «Ха-ха, дурачком Алёшенька не прикидывайся, денежку и подарочки Мишка ей за это дает, да и не только щупать она разрешает», - язвительно ответила Люба и ускорила шаг в противоположную от меня сторону, крикнув на прощание: «замечательно, если вас хорошенько выдерут». Полученная от Любы информация настолько меня озадачила что даже временно отодвинула с вечера давившие мысли о предстоящей порке: откуда у Мишки деньги и на что еще Оля соглашается, какая коллекция в упомянутых коробках, главное, почему сам Мишка никогда ему об этом не рассказывал, целый ворох вопросов крутился в моей голове. Конечно, по тогдашним критериям Мишкина семья была состоятельной, одних фотоаппаратов у него было несколько штук, и не только как у меня простенькая «Смена 6», а зеркальный «Зенит Е», полуавтомат «Зоркий 10» и даже немецкая «Praktina». Мишка ходил в кружок фотографии дворца пионеров и говорил, что получал грамоты на детских фотовыставках. Джинсы у Мишки и Любы были тоже «фирменными», с броским лейблом «Wrangler», в их московской квартире мне бывать не приходилось, но дача Анны Ивановны была не чета поселковому дому нашей семьи, в общем для девочки Оли из старого железнодорожного барака он мог казаться почти «принцем». Когда я вернулся в доме находилась только бабушка, варившая на кухне вишневое варенье, она была матерью отчима, но разницы в отношении ко мне и сводному брату не делала, тогда ей было уже 70+ и ее детство и юность прошли в «доколхозной деревне», поэтому порка была для нее неотъемлемым воспитательным элементом, не вызывавшим отторжения. - «Ну где ты болтаешься?», - спросила она, увидев меня в кухонное окно: «давай садись за стол в большой комнате, сейчас супчик подогрею, все уже пообедали». Вымыв руки под уличным умывальником, я прошел в большую (общую) комнату, стрелки висевших на стене часов показывали половину четвертого, время наказания неумолимо приближалось, факт абсолютно не добавлявший аппетита. Обед занял минут пятнадцать, бабушка, наверняка знавшая о предстоящей порке, деликатно эту тему не упомянула, а я, зайдя в свою комнату, решил сходить «разведать обстановку» на веранду, у которой было два входа со стороны коридора и улицы. В «загородном варианте» отчим порол нас с братом на веранде, для этого от стенки отставлялась старая железная односпальная кровать с панцирной сеткой, на нее клался приносимый ватный матрас, который застилался простынею. В «штатном варианте», кровать стояла возле стены и на нее клали всякую хрень, типа картонных коробок с пустыми банками, веранда вообще служила складом малонужных вещей. В последнее время, мне стало казаться, что эту кровать специально держали в доме для наших с братом порок. Увы, итоги «разведки» были неутешительны, кровать стояла посреди веранды, правда пока без матраса, а около нее, в пластмассовом ведре с водой, мокли с десяток ровных ивовых прутьев…
Ответов - 1
Admin: ... Покинув веранду, я вернулся к себе в комнату, и чтобы быстрее протянуть оставшееся время открыл какой-то том привезенного из города макулатурного «Виконта де Бражелона», пытаясь отвлечься чтением этой нудятины. С улицы слышался разговор вернувшихся родителей, к которым скоро присоединился и голос Анны Ивановны. Я посмотрел на будильник, было половина пятого. - «Не терпится «генеральше», прискакала раньше времени», - прокомментировал я про себя досрочное появление Анны Ивановны. Через некоторое время, отчим постучал в комнатную дверь и, войдя, сейчас уже не помню какими словами, «пригласил» меня идти на веранду. Когда я неторопливо доплелся, Мишка уже был там. Без всякого словесного вступления, отчим поднес поближе к кровати ведро с прутьями и твердо скомандовал: «Давай, Алексей, ложись на кровать, начнем с тебя как хозяина помещения». Когда нас наказывали поркой вместе с братом, по старшинству всегда начинали с него, так что сейчас такой расклад показался нестандартным. Я сбросил трусы на спинку стоявшего около стенки кресла и медленно подошел к кровати. После того как я на нее улегся, Олег Павлович отогнул мне на спину край футболки, прихватил принесенными поясами от халатов сомкнутые запястья рук и ног, привязав затем концы завязок к металлическим стойкам кроватных спинок. Он так делал всегда в целях «техники безопасности» - исключить «неправильное» попадание розги при возможном «дергании пациента». В начале, для «разогрева» отчим несколько раз нашлепал и помял ладонью мне ягодицы, разминая мышцу своими сильными пальцами, затем несколькими махами стряхнул вытащенный из ведра прут, издававший при этом противный «свистящий» звук, который ассоциировался у меня со звуком зубной бормашины и заставлял «внутренне съежится», как сигнал приближающейся боли, хотя при стоматологической анестезии это скорее фобия. «Начали, не забывай считать до 20-ти», - скомандовал Олег Павлович ровным голосом, обозначив число розог. Сзади снова «свистнуло» и поперек ягодиц лег первый удар, за которым, через мгновение пришла режущая мышцу боль. Прут был гибким, захватывал не только верхнюю, но и боковую часть ягодиц, по силе, конечно было не предельно, но такая задача, видимо не стояла, также, как не было и оттяжки розги по месту удара. «Раз», - сказал я, готовясь к следующему удару, еще обычным голосом. Где-то после пяти ударов спокойно и молча лежать было уже сложно, я, мычал, дергался, пытался выгнуться и возвращался после паузы и команды «место», в первоначальное горизонтальное положение. В концовке, удары последовали чаще, а последние четыре или три, вообще очередью, после чего отчим развязал «страховку» и я, медленно спустив ноги на пол, поднялся и босиком, «куриным шагом» отошел от кровати к креслу, но надевать сразу трусы не стал. Наблюдал ли Мишка за моей поркой, сказать не могу, было не до того. Мне тоже процесс его наказания визуально был неинтересен, позади кресла стоял неработающий холодильник, я прижал к его стальному корпусу выпоротую попу и, тупо уставившись в стеклянные ячейки окна террасы, слушал, доносившиеся сзади звуки Мишкиной порки. Удары он вслух не считал, по паритету, наверное, получил столько же, но кричал громче. Мне на глаза наворачивались слезы, хотя настроение было скорее безразличным и даже в какой-то степени умиротворенным, от того что наконец эта история закончилась. «Педагогический регламент» наказания требовал заключительного слова, поэтому Олег Павлович перед уходом прочитал короткую нотацию, начинавшуюся примерно так: «Напоследок, я скажу вам, мушкетеры: если вы с 13 лет начнете под оптическим увеличением рассматривать телеса ровесниц ваших мам, то рискуете к совершеннолетию вообще потерять интерес к женским прелестям, что чревато дискомфортом в последующей личной жизни и прочими возможными последствиями». Далее отчим, помня о действующей в то время 121-й статье УК РСФСР углубляться в эту тему не стал и, собрав перед уходом с террасы использованные и оставшиеся прутья, предложил нам одеть штаны, умыть раскрасневшиеся физиономии, после чего, пройти и покаянно извиниться перед сидевшей в маминой комнате Анной Ивановной. - «А извиняться еще зачем, мы что ли их раздевали?», - недовольно пробурчал Мишка. - Так принято, Миша, окружающий нас мир вообще полон условностей, да, не забудь сделать тоже самое при встрече со своей математичкой, иначе она тебя достанет «иксами» и прочими параллелограммами, женщины, как правило, дольше помнят кажущиеся им личные обиды. - «Девки вообще чаще ябедничают», - философски продолжил Мишка. - «Да, все, Миша, в этом плане хороши, хотя дамы больше склонны к гендерной солидарности», - сказал Олег Павлович покидая веранду, отчиму вообще была присуща склонность к витиеватости речевых выражений. Неторопливо надев штаны на горящие попы, мы вышли через уличную дверь террасы к умывальнику и, немного остыв на свежем воздухе, пошли в комнату родителей. Все прошедшее после порки время, мы промолчали, обсуждать произошедшее не хотелось обоим, но я смог все удержаться и спросил Мишку про упомянутые Любкой коробки с фотографиями. - «Опять, трепло, язык распустила, нарывается чтобы ей тоже жопу подрумянили», - ушел от прямого ответа Мишка, зло сплюнув в сторону забора. В маминой комнате вкусно пахло свежезаваренным кофе, а сама мама сидела с Анной Ивановной на диване, смотрели телевизор, приглушив его звук после нашего прихода. Покаянно опустив головы, мы поочередно пробубнили извинения, после чего Анна Ивановна, встав с кресла, менторским тоном произнесла дежурную фразу, типа: «пусть это послужит вам уроком», взяла Мишку за руку и в сопровождении мамы вышла из комнаты, оставив меня одного. Идея присесть на поротую попу перед телеком не вдохновляла, поэтому я перешел в свою с братом комнату, где лег животом вниз на свою кровать поверх одеяла и опять открыл том «де Бражелона». За ужином родители разговаривали о чем-то постороннем, а бабушка незаметно положила на сиденье моего стула декоративную подушку с вышитыми крестиком яркими цветами и, сочувственно посмотрев, поставила мне к чаю блюдце с «пенками» вишневого варенья. В сумерках, без стука, в комнату вошла мама. Она присела на край кровати, где я, продолжая лежать на животе, уже почти заснул и, положив мне ладонь на голову, взъерошила волосы. От мамы пахло «Красной Москвой», это аромат мне не нравился. - «Очень было больно, малыш?», - тихо спросила мама в самое ухо. Мне показалась, что ее прислонившееся щека немного влажная. - Дурачок, чего ты все время молчишь, ну, зачем вам понадобилось наблюдать за этими старыми тетками, основной инстинкт проснулся, как у взрослых? В ответ на мое упрямое молчание мама спустила с меня трусы и начала мазать ягодицы чем-то вязким. - Олег Павлович дал мазь для заживления ран, господи, как же сильно тебя выпороли. Любка, гадина, наябедничала, да и ее мамаша-дура истерику на пустом месте разве-ла, нечего было с подружкой своими бабьими телесами светиться, подумаешь мальчики посмотрели, сколько мужиков уже видели и ничего, не истерлись. Похоже, вид моей выпоротой попки «переполюсовал» мамину утреннюю позицию. Влажная мамина щека опять прижалась к моему лицу и ее губы поцеловали меня в мочку уха. У каждого своя правда, подумал я, постепенно засыпая.
полная версия страницы