Форум » Антология лучших рассказов, размещенных на форуме » Еремин С. В. Страсти в дюнах » Ответить
Еремин С. В. Страсти в дюнах
Forum: Страсти в дюнах Однажды на теле своей возлюбленной Оли я случайно обнаружил следы порки, и она призналась, что высекли её из-за меня. Моей реакции просто не было. Через два дня, ночью, когда мы купались в парном речном тумане, накрывшем устье Лиелупе, я поцеловал через её белые трусики место, где по моим расчетам, находился самый крупный синяк. Сказал, что не допущу, чтобы её бедную…и так далее. Смеясь, Оля ответила, что если сейчас обнаружат, что вместо того, чтобы спать у себя в кровати, она полуголая купается с хулиганом, который только и норовит посягнуть на её добродетель, то та взбучка покажется ей медом, по сравнению с той, которая будет ждать её завтра, не позднее, чем после утреннего чая. Надо сказать, что я вовсе не думал тогда посягать на её добродетель. Хотя вся обстановка в институте, где я учился, была достаточно свободной. И мы по всем параметрам давно должны были спать друг с другом. Почему этого не происходило? А черт его знает! Наверное, мы оставались на уровне платонических отношений просто из спортивного интереса. Причина была скорее во мне. Я отличал Олю от других девочек, с которыми по быстрому перепихивался в темной комнате на какой-нибудь пьяной вечеринке. Мне импонировал её сильный, независимый характер, а в тоже время открытость и податливость с теми, за кем Ольга признавала авторитет. Мне нравилось её тонкое, немного удлиненное лицо южанки, большие глаза с пушистыми ресницами, капризный носик, который она смешно морщила, когда ей что-либо не нравилось. Пухлые, слегка вывернутые губы, умелое прикосновение которых пронизывало меня порой электрическим током. Но эта её умелость, чувственность были ещё скорее детскими, интуитивными. Нет, я, конечно, предпринимал иногда попытки, но, встретив мягкий отпор, тут же отступал, не настаивая. Может быть, я подсознательно понимал, что, находясь чуть-чуть на расстоянии, мы сможем дольше сохранить свежесть и полноту ощущений. Это, наверное, понимала и Оля. Мы оба поддерживали эту игру, дополняя её ссорами и раздорами. Это только со стороны мы были, не разлей вода, на самом деле мы иногда днями, а то и неделями не виделись. Она была довольна, остра на язычок и часто не отказывала себе в удовольствии съязвить, даже заведомо зная, что этим может задеть за живое. Я не оставался в долгу, и ... Потом необходимо было время, чтобы остыть. Вот после одной из таких размолвок, по существу совершенно вздорной, и произошло то, что сделало наши отношения ещё более острыми, чувственными и пряными. Всё началось с легкой перепалки из-за какого-то пустяка. Сейчас я как на духу уже и не помню, кто, и что кому сказал. Накануне мы договорились, что в пятницу вечером будем у рыбаков, они нас пригласили на бельдюгу с пивом. У них мы должны были быть к десяти вечера, а домой рассчитывали вернуться к двум ночи. Я тогда уже “легализовал” наши отношения с Олей, каждый раз, заранее договариваясь с её родителями. Говорили мы, конечно, что идем на дискотеку, к друзьям и тому подобное, а не купаться по ночам и пить пиво с поддатыми моряками. К ним надо было добираться окружным путем через мост не менее двух часов или на лодке, что было небезопасно, так как там запретная зона, зато быстрее. Для этого я подплывал к условленному месту, где в прибрежных зарослях уже ждала Оля. Она быстро прыгала на корму, пригибалась и нас уже не видно ни для охраны, ни для рыбнадзора. Вечер обещал быть неплохим. Кроме рыбы и пива, морская прогулка на катере и замечательный вид на дюны, которые в это время года особенно красивы. Я был уверен, что вся эта ерунда, случившаяся накануне, никак не может отменить такой заманчивый вечер. Тем не менее, в пятницу, во второй половине дня, я заблаговременно отправился налаживать отношения с Олей. Её дома не оказалось. Мать сказала, что дочка уехала в Ригу. Ещё она сказала, что дочка поздно встала, так как готовилась к ночной прогулке. Тут я сделал ошибку. Снова переспросил: она именно со мной собиралась провести время. Получив положительный ответ, решил, что все в порядке. Галантно разделив, припасенный заранее букетик на две части, я один преподнес маме, а второй попросил поставить моей девушке в комнату. После этого в игриво-шутливой форме написал записку, в которой повторил, что жду её в условленном месте. Заранее скажу, что в том, что она не пришла, не было спланированного предательского умысла. Мама неправильно передала ей содержание нашего разговора, а мою записку она по-женски истолковала тоже неверно, решив, что явиться должен был я сам. Что я самоуверенный нахал, за которым она не собирается бегать как собачонка. Я разрывался на части, сидя в тени моста в хлюпающей от воды посудине. Плыть к острову одному – скучно, ждать здесь дальше – опасно, могли повязать. Решил все-таки плыть. Только оттолкнулся веслом от берега, как заорал милицейский матюгальник. Я не буду рассказывать, как провел вечер и ночь в местном отделении. Как потом искал концы, чтобы вызволить лодку. Как бегал за водкой для инспекторов и т.д. Моя симпатия в это время, вместо того, чтобы сидеть дома и лить слезы, по поводу несостоявшегося вечера, накрасилась, намазалась и преспокойно укатила с подругами в санаторий на концерт. Утром я из отделения дозвонился до соседей. Они подтвердили, что я есть я, и меня, наконец, таки отпустили. Когда я появился у нашей калитки, первой, кто меня встретил, была Ольга. Она уже всё знала от моего брата. На меня она смотрела ошалелыми широко раскрытыми глазами и у неё был такой потерянный вид, что в тот момент я даже невольно пожалел её. Не хотелось никаких разборок, мне достаточно было объяснений в милиции. Больше всего тогда я хотел спать. Поэтому, ни слова не говоря, я сунул ей в руку заветный ключ от необитаемой дачки и начертил ногой на песке “в 9-30”. Это было не пижонство. Хотелось не только выспаться, но и обдумать, не торопясь, как быть теперь с моей красоткой. К тому времени, когда я вошел вечером в дверь полуосвещенной низкими лучами закатного солнца веранды, я ещё ничего не придумал. Веранда аркой без дверей соединялась с гостиной, окна которой закрыты ставнями. Оля сидела в темноте на краешке низкого столика и посмотрела на меня с тем же выражением лица, что и утром. Я подошел, она соскользнула навстречу, уткнулась в грудь и виновато поцеловала в щёку. Всё это произвело на меня несколько иное, чем утром, впечатление. Может быть, оттого что не знал, что сказать, я начал злиться. Ну, хорошо, Оля всем своим видом просит прощение. Простить ей сразу, не услышав ни слова? А как же уважение к самому себе? Да и не готов я был прощать, узнав, как она развлекалась, в то время, когда я страдал. По моему виду, Оля поняла, что одними поцелуями не отделаешься и, опустив руки, отступила. Затем тихо сказала: - Ну ладно. Ну что же мне теперь делать, если всё так глупо вышло? - У тебя вышло вовсе не глупо! - Зачем ты так? Ты же знаешь, я не думала, что так получится… - А о чём ты думала? Так я и не выяснил в тот вечер, о чем она думала сутки назад. Ну не хотела Оля каяться вслух, хоть ты тресни! Достаточно было уже того, что она переживала свою вину и признавала её. А дальше, ну делай с ней, что хошь. Словесный пинг-понг продолжался долго. Потом я замолчал. Чувствовалось, что очень много она списывает на стечение обстоятельств. Она – девушка и имеет право не придти на свидание. Это ещё окончательно не выветрилось из её головы. Хотя с другой стороны и она видимо понимала, что так подставить… Я ждал, что Оля хоть что-нибудь придумает в своё оправдание, но вместо этого, она снова попыталась меня приласкать. В раздражении я несколько резче, чем в прошлый раз отвел её руки. И здесь были произнесены роковые слова: - Если хочешь… ну ударь меня, пожалуйста, только прости! Тут я окончательно взбеленился. Ладно, она привыкла получать прощение поцелуйчиками и шлепочками и ей, видите ли, не хочется оправдываться! Дома её за подобное выдрали бы как сидорову козу, ну а чем я хуже. Тем более что сама напрашивается. Особенно не раздумывая, я сказал Оле очень спокойно: - Так значит. Тогда принеси ремень! Она посмотрела на меня с удивлением, такого поворота явно не ждала. - Ты не ослышалась. Впрочем, с ремнем здесь будут проблемы. Вот тебе мой складной нож, принеси из сада хорошую хворостину. Срежь подлиннее и погибче, ну ты знаешь какую, давай… Оля впилась в меня глазами, у неё задрожали губы, а затем она стала нетерпеливо глотать широко раскрытым ртом воздух. Только тогда я заметил, что на моей подруге нет лифчика. До последнего времени она горделиво помахивала бюстом, но я в раздражении этого не замечал. А теперь её полные груди судорожно задвигались под платьем. Дошел до меня, наконец, и свежий аромат её духов. Может быть сейчас, после многих лет, я что-то дорисовываю в её поведении, но мне кажется, в тот вечер Оля заранее продумала, чем он может закончиться. Она была готова лечь со мной в постель, я же предлагал совершенно иное. Хотя ни я, ни она в тот момент ещё наверняка не знали, чем все это может закончиться. Оля попыталась перевести всё в шутку: - А разве одной хватит? Ты парень крепкий, у меня спина тоже молодая. Ведь одна хворостина после сотни горячих совсем измочалится, а? - Верно. Чтобы по сто раз не ходить, принеси ну…три штуки, я думаю достаточно. Я продолжал держать её на дистанции. Пусть знает, что всё происходит всерьез и прутья ей светят самым натуральным образом. Я с интересом ждал, как она поступит. Возмутится? Испугается? Почему-то я был уверен, что Оля просто возьмёт нож и пойдет в сад за розгами. Когда через несколько минут она возвратилась на веранду с тремя длиннющими лозинами, в дюнах полно замечательного ивняка, у неё в глазах уже блестели слезы. Выглядела Оля беспомощной и безутешной, стояла с поникшими плечами. Через мгновение заплакала, словно обиженный ребенок, с которым поступают не так как он хочет. Подавая мне прутья, с которых сама удалила листья, Оля сквозь слезы сделала последнюю попытку расплатится со мной иной монетой: - Милый мой, может быть…ты сейчас простишь меня сегодня, а? Если в следующий раз такое повторится, то я сама подставлю всё что нужно под розги. - А что ты приготовила для меня на следующий раз? – ответ напрашивался сам собой. Если бы Оля нашла какие-нибудь другие слова, то я, возможно, пошёл бы на попятный и даже тянул, поэтому время. Но она опять молчала и подталкивала меня тем самым к следующим более решительным действиям. Я оглядел веранду, не раскладывать же мне мою возлюбленную на полу. У стены стоял длинный, покрытый пыльной тряпкой сундук. Если сечь на нем, то большинство розог достанется стенке. Ольга довольно долго пыхтела, выдвигая эту рухлядь на середину комнаты. Сундук был тяжелый, с кожаными потертыми ободами и потускневшей латунной фурнитурой. Брезгливо взявшись за край покрывала, моя девочка попыталась сдернуть его на пол, но тут же отказалась от своего намерения. Верх крышки сгнил и выглядел ещё мерзопакостнее. Почему она подчинялась, не наорала на меня, не ушла? Трудно сказать однозначно. Во-первых, Оля привыкла отвечать своим телом за очевидные проступки. Во-вторых, это был вызов и с её стороны – она хотела, чтобы первым остановился я. А когда поняла, что это не происходит, было уже поздно. И ей ничего не оставалось, как получить всё сполна, иначе выходило, что она струсила. Ну, а показать это мне, ей не позволяла гордость и упрямство. Слезы перед поркой не в счет, это больше ритуальное. И, наконец, в-третьих, с самого начала и до конца наказания, уже натягивая на себя платье, Оля испытывала от всего происходящего тайное сексуальное томление, хотя и заглушаемое болью, обидой и стыдом. Противная гниль на сундуке окончательно добила бедную Олю, и она снова заплакала, утирая обеими руками слезы со щек. Наступил подходящий момент для произнесения сакраментальной фразы насчет снятия штанов. Но язык мой как-то плохо ворочался. Несмотря на детскую зареванность, передо мной все же стояла рослая, статная девушка. Поэтому в последний момент я видоизменил предложение: - Снимай платье! Оля сглотнула и поперхнулась, затем быстро откашлялась: - Но… у меня под ним ничего нет… - Почему? - Я купалась, мокрое оставила…ну, в общем, в сумочке. Я посмотрел на её действительно влажные волосы, завившееся колечками. - Вот и хорошо, меньше придется возиться с тряпками. Раздевайся! Красная краска густо разлилась на её лице до самых ушей. В определенных случаях Оля была очень стеснительна. Она рассказывала, как сбегала с медосмотра, куда их строем водили от школы. Со мной она была проще и, хотя полностью голой мне не показывалась, часто доверчиво мелькала своими округлыми неодетостями. Тут, правда, иной случай. Потянувшись к пуговицам на спине, Оля взглянула на меня умоляюще. Поняв, что отворачиваться я не намерен, она угрюмо поплелась из освещенного центра в затемненный угол, где стоял покосившийся платяной шкаф. Повернулась ко мне спиной и медленно расстегнулась. Помедлив, Оля собралась с духом и, взявшись за подол, потащила платье через голову. Я ждал, что поплывший вверх легкий ситец откроет мне её в первозданной красе, нона ней все же оказались тонкие сменные трусики. Набросив платье на дверцу шкафа, она тут же потянула их вниз, не дожидаясь моих понуканий, выпутывая ноги из узкой, свернувшейся в колечко тряпочки. Оля зацепила кружевом за босоножку, вспомнила, что забыла разуться, присела, расстегнула застежки и сбросила с себя последнее на пол. Посмотрев на меня через плечо, моя совершенно голая красавица очень трогательно заслонила ладошкой свою, неожиданно оказавшейся довольно пышной попку и бочком двинулась к сундуку. Любая тряпка на женском теле, даже модный купальник, полностью меняет его линии. Поэтому я, застыв в изумлении, рассматривал новую для меня Олю, которая, хлюпая носом, приближалась к своему эшафоту. Понимая, что её разглядывают, она ступала осторожно по рассохшимся занозистым доскам, старалась при этом держаться прямо, не ёжиться и не сутулиться. Умело, прикрываясь руками, она легла ничком на сундук даже с некоторой долей изящества. По-кошачьи выгнулась и выставила при этом свой соблазнительный зад. Не знаю, была ли это последняя попытка обольстить меня или она просто не могла, закрывая прижатыми локтями груди, иначе устроится поверх подстилки, но меня при этом бросило в жар и на мгновение забыл обо всём, кроме её гладкого тела. Все изгибы и округлости которого рельефно очерчивал золотистый боковой свет. Нежная, немного влажная кожа отсвечивала и лоснилась, каждая ямочка, каждая ложбинка тугой плоти просила ласки, а не розог. Но я понимал: поцелуй я Олю сейчас и навсегда останусь для неё слабохарактерным развратником, не способным найти иного, менее дурацкого и унизительного для обоих способа раздеть и уложить девушку в постель. Поэтому пора было проявлять суровость. Я посмотрел на окна веранды. Их стекла местами были матовые, местами цветные, через них невозможно рассмотреть, что делается внутри. Шум прибоя и ветра в кронах сосен также заглушал звуки в этом и без того пустынном месте. Всё же кое о чем надо было позаботиться. Оля и так подвергалась излишним страданиям, лежа, уткнувшись лицом в эту грязь. Сняв со шкафа её платье, я подошел к замерзшей на сундуке девочке, просунул руку ей под шею и помог приподняться. Чем дальше, тем больше я входил в роль. Прочитанное когда-то в книгах и элементарная логика подсказывали, что надо делать. Подложив платье под голову, я велел Оле зажимать его зубами, если будет невтерпеж. Затем вспомнил и про следующее. - У вас дома принято было целовать розгу перед поркой? Она шмыгнула носом и отрицательно помотала головой. - А после? Опустила глаза, слегка пожала плечами, и я понял, что после порки это бывает. - Ну, а у меня, красавица, ты это проделаешь и до, и после. Целуй! Закусив губу, она нерешительно посмотрела на меня: - У нас это больше для маленьких… Им надо после целовать… - Это у вас. Ничего, вспомнишь детство. Давай целуй! Ну, живо и с чувством. Тяжело вздохнув, Оля ткнулась полураскрытыми губами в середину подставленной розги. - И руку! Её щёки вновь вспыхнули темным румянцем, а горячий влажный рот обжёг тыльную сторону моей ладони. - Теперь слушай! Сто горячих – это ты хорошо придумала, но для этого потребовалась бы рота солдат, их у меня, к сожалению нет. А самому столько пахать, да не за что. Отсюда приговор: хватит с тебя и тридцати. И ещё. Я не хочу опутывать тебя веревками, которые ещё и найти надо. Поэтому, если ты, не увёртываясь, сама подставишь попу под первые 15 горячих, то на этом твои страдания закончатся. Если нет, то продолжатся. Понятно излагаю? Беззвучно глотая слезы, Оля кивнула. Понимая, что сейчас начнется, она вытянула руки вперед, пытаясь нашарить, за что можно было бы ухватиться. Не нашла и запустила пальцы в копну волос, закусила губу и приготовилась терпеть. Так как руки она из-под себя выпростала, я краешком глаза заметил, что соски её отвердели, а в межножье выступила маленькая капелька. Тщательно примерившись, чтобы попасть в аккурат Олиных ягодиц, я отметил её кожу на попке, бархатистую, с легким, снежным пушком, цвета слоновой кости. Наконец, стеганул розгой, но как-то неуверенно и не больно. Удар получился смазанный. Оля охнула, тело её колыхнулось, и на белом фоне проступила бледная полоска. После всех этих грозных предварительных процедур, я не хотел ограничиваться символическим наказанием. Посему, взял себя в руки, стряхнул голову от навязчивых мыслей, широко размахнулся и вложил во второй удар недюжинную мужскую силу. Розга, описав дугу, просвистела, и звучный шлепок слился с протяжным воплем, перешедшим в звериный рык. Оля ещё крепче сжала зубами свою тряпку. Её спина изогнулась, а на попе вздулся и ярко расцвёл пунцовый рубец. В третий раз я прицелился чуть ниже, но промахнулся с непривычки, и прут полоснул по нежным ляжкам девочки. Краешком розга попала и в промежность. Оля дернулась, вскрикнула и мелко засучила ногами, сдавленно простонала: - Н-не надо та-а-м! Видно будет… выше забирай… После 4-го удара и далее, она уже выла не переставая. Бормотала между криками что-то нечленораздельное, но жалобное. После пятого я сменил розгу и зашел с другой стороны. В местах, где кончик лозы захлестывал за бедро, оставались яркие ссадины. Поэтому, решив немного сбавить, я снова поменял розгу и стал тщательно прицеливаться, дабы не попадать по одному месту несколько раз подряд. Робкое девичье тело трепетало от нестерпимой боли, и я всем нутром ощущал, как моя любимая пыталась выказать стойкость, но у неё это скверно получалось. Я перешел на поясницу, и при первом таком ударе Оля подпрыгнула, как ужаленная и взвизгнула голосом молоденького поросенка. Повернула ко мне голову и обиженно посмотрела, подернутыми пеленой боли глазами. - Ой-ой-ой… мамочка-а-а… не надо… прошу вас, - не с того не с сего, перешла на “вы” Оля, видимо перестала осознавать, где и с кем находится. Надо сказать, что сёк я её, конечно, довольно сильно. Не знаю, чего бы мне самому стоило удержаться от криков на её месте. Слава богу, что вообще оставалась на одном месте, а не каталась по полу, закрываясь от ударов руками. Ей, во всяком случае, хватало на это характера и воли. Теперь, до самого конца экзекуции, чтобы я не делал, с какой бы стороны не зашел, она следила за каждым моим движением, чутко ловила момент, по какому месту я ударю в очередной раз. Я же, поняв, что поясница для розог значительно чувствительней и уязвимей, полностью сосредоточился исключительно на Олиной попке, чтобы хоть как-то облегчить ей страдания. Отчего нижний бюст моей девочки стал огненно-красным и любое соприкосновение с грозной розгой, оставляло на попе багровый след. Хотя я порол с расстановкой, давая ей после каждого удара немного опомниться, Оля всё-таки не успевала придти в себя и задыхалась. Она переплетала ноги и царапала свою подстилку. Естественно, в самих по себе корчах голого человека, изнывающего под розгами, нет ничего хорошего. Особенно, если этот человек – девушка, которая, невзирая на её сопротивление, подвергается жестокому наказанию. Таким образом, она становится просто жертвой неограниченного мужского деспотизма. Но, если эти розги она расценивает как справедливое последствие её собственных ошибок. Если принимает эту боль, как искупительную, как залог её будущей ещё более тесной и горячей близости с тем, кто её наказывает. В знак безоглядного и не без сладострастия подчинения его воле, тогда акценты смещаются. И все эти страсти наполняются совершенно иным и волнующим содержанием… Правда, происходит всё это не сразу. Под конец наказания Оля, теперь уже окончательно позабыла про стыд и начала высоко приподнимать зад, чтобы, улучив момент удара, одновременно с розгой плюхнуться на сундук, ослабив боль. Я не возражал, и порка стала напоминать детскую игру в ладошки: кто быстрей одернет руки. Эта уловка мало, что ей давала. Моя розга была быстрее её реакции. Зато, при виде того, как упруго вздрагивают, отрываясь от подстилки, её налитые груди, как раскрывается заветный бутон, её окутанная облаком черного пуха, промежность, я чувствовал, как меня наполняет томное и властное желание. Когда, уже стоя почти на четвереньках, Оля, совсем забывшись, еще и развела ноги, я не выдержал, хлопнул со всей силы по пояснице рукой, заставил вновь лечь. Поспешно сведя бедра, она еле-еле выдавила из себя: - Скорее! Исхлестанные половинки ягодичек сжались. Ложбинка между ними вытянулась в ниточку, и я в последний раз крест-накрест вытянул Ольгу измочаленным прутом по жопе. Отбросил розгу и вышел во двор с полотенцем. Когда, смочив его в воде, вернулся обратно, Оля всё ещё лежала на сундуке. Она уже отдышалась и была расслаблена. В наступившей уже темноте я с трудом различал контуры её тела. Она тихо спросила: - Это всё? Я могу встать или надо ещё что-то целовать? Я ожидал более бурной реакции, поэтому ответил просто: - Вставать пока не надо, но и целовать ничего не будем, хватит на сегодня. Присев рядом на корточки, я осторожно смочил полотенцем побитые места. Поёжившись сначала, Оля затем прерывисто вздохнула, явно наслаждаясь от соприкосновений с приятной прохладой. Впервые, я не только видел её голой, но и прикасался к родному для меня телу. Всячески сдерживался, чтобы не перейти за границы оказания первой медицинской помощи. И, всё же, проведя в последний раз полотенцем по попе, я не удержался и медленно повторил это движение уже только ладонью. Спустился от теплой поясницы, через горящие полушария до прохладных икр. По её коже прошла дрожь, но Оля смолчала, теперь видимо я имел права на эти ласки. И ей это не было неприятно. Прополоскав и выжав во дворе полотенце, я вернулся в дом и чуть не столкнулся при входе с Олей. Удивительно, она была ещё голая, в темноте я это скорее почувствовал, чем увидел, как оказалась в моих объятиях: - Ты куда? - Хочу искупаться… - Вода соленая, дурочка… - Да, правда, я не подумала… Мягко отстранившись, Оля растворилась в глубине помещения. Позже я услышал шелест платья Не скажу, что провел ночь в безмятежном сне. Я еще и еще раз перебирал в памяти варианты, наконец, пришел к выводу, что могу продолжать жить в ладу со своей совестью. Единственное, что меня смущало, что я приказал Оле раздеться. Ведь обнаженной до этого кроме отца с матерью, она никому не показывалась. Но успокаивал себя тем, что порка без полного обнажения не проводится. Что розги сочетаются лучше всего именно с голой попой. Когда, провожая ее, домой, я целовал набухшие искусанные губы, мы разговаривали очень нежно, будто ничего не произошло.
Ответов - 0
полная версия страницы