Форум » Телесные наказания детей и подростков в семье » Что на самом деле представляла домашняя порка? » Ответить
Что на самом деле представляла домашняя порка?
Виктория: На самом деле много домыслов относительно домашней порки в 18-19 веке. Крайности и преувеличения, я бы сказала. На мой взгляд, за основу нужно брать не откровения Алеши Пешкова или "Очерки бурсы", а "типичную" маман с ее детьми того времени. Поискала и нашла такое описание в Б.Дж.Купер "История розги". Итак, небольшой отрывок из книги. Я лечил одну вдову, у которой было семь человек детей, четыре девочки и три мальчика. Старшей девочке было тринадцать лет, а младшему мальчику семь лет. Сама вдова имела не более тридцати лет. Она применяла телесные наказания в самых широких размерах. Так, однажды она узнала, что ее старшая дочь объяснила своему двенадцатилетнему брату, как делаются дети. Обоих она так строго наказала розгами, что для девочки понадобилось послать за мной. Противникам телесных наказаний может показаться очень странным, что дети не питали не только ненависти за наказания, но все очень любили свою мать. От девочки я узнал, что брата высекла мать не так больно, ему она дала тридцать розог и секла сама на скамейке, в то время как его держали кухарка и горничная. Ее мать заставила присутствовать при наказании брата, а брат должен был смотреть, как ее наказывали. Когда я спросил, за что же наказали брата, ведь он только слушал, что она ему рассказывала, девочка, краснея, объясняла, что он хотел применить свои сведения с пятнадцатилетней девочкой, служившей у них подгорничной. За это мать его и высекла. Девочке мать дала восемьдесят розог, и секла ее кухарка. По ее словам, мать, когда ее разложили на скамейке, сказала, что ей дадут сто розог, но потом сжалилась и сбавила… Наказана девочка была действительно строго, было много полос, темно-синих, с кровоподтеками, рубашонка была изрядно выпачкана в крови, но опасного для здоровья ничего не было. Попробуем прокомментировать и выжать фактологию из этого отрывка. Прежде всего видим, что секли в полную силу: когда маман потребовалось наказать дочь "построже", то даже не сама секла, а поручило это дело более опытной кухарке. Что при этом считать за "строго" и "не очень строго"? Смотрим, 12-13 лет. 30 розог оцениваются как нестрогое наказание, а 80-100 розог - уже как достаточно строгое наказание. Тем не менее, если внимательно прочитать про состояние девчонки после 80 розог, то да, множество темно-синих полос с кровоподтеками (ну еще бы, 80 розог и в полную силу!), но ... никакого вреда здоровью. Причем девчонка бы спокойно перенесла 100 и розог, можно понять что 80 розог - совсем для нее не предел. Вместе с тем, никаких глупостей (как недавно видела в одном из типа "мемуаров"): от 2-3 раз розог "полилась кровь" ( ), а после 15-20 ударов - "зад превращался в сгусток крови" ( ).
Алекс Новиков: У меня был цикл "Закат домостроя" о домашней порке в добрые старые времена. Основаны все истории на реальных событиях. От админа. Два рассказа из цикла "Закат домостроя" выложены на форуме Ссылка Когда купец отворил дверь и затем закрыл ее за собой, Надя, трясясь телом и содрогаясь душой, встала с колен, вышла на середину и сделала папе реверанс. Мучительную и страшную минуту переживала она. Он стоял перед дочерью, выпятив вперёд живот – своё главное достоинство. Наде суровый отец всегда казался значительно больше, когда собирался приступить к воспитанию. Сердце Нади отчаянно забилось, когда она увидела длинные мокрые прутья в руках отца. "Ремнем сегодня не обойдется!" – Поняла она. Длинные темно-красные прутья выглядели ужасно страшно в огромных папенькиных руках. Надя знала, как искусен Петр Федорович в их применении. Воспитывал он единственную дочь по домострою. – Раздевайся и ложись на скамью! – Купец улыбался крупными как у лошади с желтыми зубами. "Вот и все!" – Надя поняла, что сейчас ни один святой не поможет в ее печальной участи. С дрожью в коленях, Серебрякова сняла передник, взялись руками за подол платья, стащила его через голову, следом от чулок и нижних рубашек с панталончиками освободилась. И осталась, в как баньку собралась, сложила всю одежду на стул. Изразцовая печь великолепно грела, но Наденьке, от предвкушения неминуемого наказания стало холодно. Перед поркой она всегда раздевалась перед отцом, но с каждым годом это становилось все тяжелее. Груди у шестнадцатилетней Нади большие, круглые, тело пышное, а вот зад, как считал Петр Федорович, маловат. – Господи, пронеси, – обнаженная Надя перекрестилась, поцеловала нательный крестик, и легла на скамью. – Отврати гнев, папенькин! В глазах стояли слезы. – Жалко девицу, – думал приказчик, слегка приоткрывая дверь. Петли, смазанные салом, не скрипнули, зато теперь он мог не только слышать, но и видеть происходящее. Приказчик, здоровый рыжий детина, уже три года служил у купца и заслужил его полное доверие усердной службой. Может и воровал, да ни разу не попался. – Такая красавица выросла! Порода Серебряковых! – Рассуждал Иван. – Отец у неё взаправду лишку строгий. Не ровня я ей, ох не ровня, а то бы посватался! – Все дети в семье небесного нашего покровителя Тихона Задонского воспитывались в любви к Богу, и эта любовь спасала семью от чрезмерной печали и скорби в трудные времена. – Купец привычно засучил рукава, выбрал первый прут и протянул дочери для поцелуя. Та безропотно поцеловала прут, который вот-вот вопьется в ее тело. Взор приказчика из-за приоткрытой двери сосредоточился на бледном, круглом заде, которому очень скоро предстояло поменять цвет. Купец стоял к нему спиной, а Наденьке было не до разглядывания того, что творится за приоткрытой дверью. – Не жалей розги для дочери своей! – Петр Федорович изогнул прут и попробовал его в воздухе: Несчастная гимназистка была в том состоянии, когда розга уже поднята над тобой, готовая упасть в любую секунду. Ан, не падает. Ждешь удара, а его все нет. И от этого томления так тяжко, что даже дышать тяжело. – Руками возьмись за ножки скамьи! – Приказал папенька. – Ты знаешь, что будет в случае неподчинения. Надя тотчас же послушалась, так как видеть приказчика с веревками ей совсем не хотелось. Приказчик Иван, которому Петр Федорович Серебряков полностью доверял и полагался на его сметку не раз доказывал хозяину свою преданность, ждал начала жуткого домашнего спектакля. – Моя вина – ваша, папенька, воля! – Девушка зажмурилась, чувствуя легкое постукивание прутом по заду. Она знала, что вскоре получит первый обжигающий удар, но папенька не торопился. Впрочем, приказчику слишком долго ждать начала наказания не пришлось. – С Богом! Приступим! – Петр Федорович перекрестился на иконы, перекрестил дочь, поднял прут, и хлестнул им поперек зада, спокойно наблюдая, как Наденька приняла "благословление" с достоинством. Значит, на помощь приказчика звать не придется. Спустя мгновение после похожего на выстрел звука прута, тело Нади судорожно дернулось, и у девушки вырвалось жалостное всхлипывание. След прута наливался красным. Надя этого не видела, но чувствовала как боль, напоминавшая ожог раскаленной проволокой превращается в зуд. Надя не раз и не два была порота, и прекрасно знала, чего ожидать от свидания с прутом, но никогда не была готова к жутким мучениям от оного. Приказчик видел, что купец не торопился, но и пощады не давал. Вскоре тело несчастной вздрагивало от боли, слезы лились потоком. Конечно, Наденька знала, что папа любит ее всем сердцем, и желает ей только хорошего, но сейчас это было слабым утешением. Папа тяжело, с хрипотцой дышал, и прервал наказание только для того, чтобы вытереть пот большим клетчатым платком. Девушка, повернув голову, увидела, как покраснело папенькино лицо. Тут порка продолжилась: Прут снова рассек воздух и впился в нежное тело. Несчастная металась, стонала, плакала, сучила ногами, но рук от ножек скамьи не отрывала, а приказчик подслушивал под дверью, не собираясь вмешаться. – Господи, благослови! – Купец хлестнул, заметив скрюченные пальцы ног и побелевшие костяшки на руках Нади, отчаянно старавшейся перенести суровое наказание с достоинством дочери, почитающей руку отца. Несчастной было больно. Боль нарастала с каждым ударом. Она была не в состоянии думать ни о чем, кроме этой боли, даже законный девичий стыд куда-то подевался. – Юные бо люди более научаются от дел, нежели от слов и наказания... Потому сугубое горе отцам, которые не токмо не научают детей добра, но соблазнами своими подают повод ко всякому злу! Таковые отцы не телеса, но души христианские убивают! – Петр Федорович, цитируя святителя Тихона Задонского*, не будучи жестоким человеком, был уверен, что пороть надо достаточно сурово. Конечно не так, как каторжников в тюрьме, но чтобы было памятно и не хотелось повторения. – Помоги, Господи! – Мужчина не торопился, затягивая болезненный сеанс, чтобы Надя не только полностью ощутила мучительную боль от справедливого сурового наказания, но вела себя на скамье с возможной учтивостью. – Многие родители, имея слепую любовь к своим детям, жалеют их наказывать за проступок, но после, когда вырастут и неисправными будут, сами узнают свою погрешность в том, что детей своих не наказывали, пока те малыми были. – В четвертый раз купец с силой опустил прут, пробив Надю на стон. Кончик прута захлестнул на бедро, выбив крошечную капельку крови, но девушка удержалась в воспитательном положении. Полосы ложились одна под другой, опускаясь все ниже и ниже. "Господи, прости меня грешную!" – Надя зажмурила глаза, но слезы все равно капали на скамью. Ей разрешалось вертеться во время порки, но запрещалось вставать со скамьи и прикрывать попу руками. От нестерпимой боли она дрыгала ногами в коленях, хотя и пыталась сдерживаться всякий раз, когда жгучий удар обжигал зад. На пятом ударе она по-прежнему боролась с собой, чтобы сдержаться и папе не пришлось звать на помощь приказчика. – Грех, оставленный без наказания, бывает причиной другого греха, а также причиной греховного обычая, что очень страшно. Поэтому за всякий проступок наказывай своих детей по мере проступка, чтобы помнили, за что наказываются, и так бы впредь боялись оступаться! – Да, папенька! – Наденька прекрасно знала эти слова из проповеди Святителя Тихона Задонского, небесного покровителя их семьи, которого папа любил вспоминать во время наказания дочери. * – Когда хочешь, чтобы твои дети исправными и добрыми были, будь сам исправным и добрым и всяким образом берегись подать им соблазн. – Папа продолжил проповедь, поменял прут, обошел вокруг скамьи, отдышался и всадил удар чуть ниже ягодиц, прямо в эту особенно нежную и область, откуда растут ноги. – Иначе ничего не достигнешь, ибо они более внимают твоим словам, делам и поступкам, нежели твоему приказанию и наставлению! Еще одна долгая пауза, потом шестой удар, чуть выше пятого. Сейчас Надя была в шаге от того, чтобы сбежать, но дикая боль сковывала каждое движение. В глазах от каждого укуса розги темнело. "Сколько же он мне назначил? А может – это последний?" Измученная страданиями, сурово иссеченная девушка, казалось, совсем одурела от боли и горя. Наконец, сильнейшая в жизни Нади порка закончилась. – Прощена перед лицом отца! – Бородатый купец покраснел, и глаза налились кровью. – А теперь попроси прощения перед Богом! Можешь встать и помолиться! Глаза у Нади были мутные, блуждали, слезы текли ручьем. Она, снова преклоняя колени и выслушала обычную нотацию: – Это – для твоего собственного блага! И предупреждение перед лицом Господа Бога нашего, что в следующий раз будет хуже! И тут папа захрипел, посинел и мешком упал на пол. стерпится-слюбится
Алекс Новиков: Кроме хрестоматийных строк «Там били женщину кнутом», у него есть немало и куда менее известных стишков. Дело в том, что Николай Алексеевич, в молодости был абсолютным литературным пролетарием, как Бальзак. Он неустанно строчил с производительностью Ляписа-Трубецкого, для петербургских изданий средней руки, думая лишь как заработать на ужин. Вот начало одного стихотворного фельетона. Герой о своем тяжелом детстве. Чуть от земли завидели, Тот час же принялись, Пороть меня родители, «Не шляйся! не ленись! Папаша приговаривал: «Ты жук, не человек», И так меня прожаривал, Что не забуду век. При правильном питании, Скажу вам, господа, В подобном воспитании, Ребенку нет вреда. Лишь бей без раздражения И розги помоча, Чтоб членоповреждения, Не сделать сгоряча.
Алекс Новиков: (по мотивам рассказов В. М. Дорошевича) Я стоял на крыльце гимназии, глядел на пустой двор её и на душе моей лежал не камень, но пирамида египетская. Мрачно, серо и неуютно было на улице и точно также мрачно, неуютно и обречённо- тоскливо было на душе. Всё тело тряслось мелкой дрожью. Нехороший жар возник в животе. Огнём горели уши. Бешенно колотилось сердце в груди. В моём ранце, среди учебников и тетрадей лежал "Дневник ученика 5 класса 1 отделения 12 городской мужской гимназии" Сегодня, после урока латыни, в нём появилась, страшно подумать, "двойка"! Кроме того в дневнике лежала записка, сделанная рукой господина старшего надзирателя гимназии: "Совершенно отсутствует прилежание! Возмутительно ведёт себя. Болтал на уроках. Шумел и дрался на перемене. Нагрубил преподавателю естество- знания. Был оставлен на два часа после уроков. Необходимо предпринять самые решительные воспитательные меры!" После двух часов, проведённых стоя на коленях, у меня ломило в ногах, затекла поясница... От позора покраснели уши - я, почти пятнадцати лет от роду, стоял на коленях вместе с двумя первоклассниками. Стыд-то какой! Но вовсе не это тяжкое воспоминание мучало сейчас меня! Вовсе нет. Всё это было уже в прошлом. Дрожь в тело и ужас в душу вселяло не прошлое, но будущее. Ибо в будущем меня ждала кара пострашнее... Ведь я не смел иметь даже тени сомнения, что "самые решительные воспитательные меры" ко мне будут предприняты сегодня же. И у меня не было никаких иллюзий, что это будут за "меры" Уж тётушка не замедлит показать свою строгость! Положение было отчаянное.... Когда нам позволили, наконец, подняться на затёкшие ноги, появился господин старший надзиратель, вручил дневники с вложенными записками и сказал: - Завтра принесёте с подписью родителей! - чуть помолчал - Я надеюсь, мои дорогие, что вас всех хорошенько высекут сегодня же вечером! А теперь пошли прочь, негодники!.. Катастрофа была полной. После этих слов меня охватил леденящий ужас. Я даже думать боялся про то... о чём он сказал!!! Вот почему мне так трудно было сделать первый шаг по пути домой. Домой... сегодня само это слово вызывало тошнотворную тревогу. Потому что я понимал, что со мной будет... Дома ждало наказание. Самое ужасное на белом свете. Меня ожидала страшная, унизительная процедура. Порка. Розгами. По заголённому месту. Предстоящее позорное оголение делало и без того страшное наказание попросту чудовищным. И... розгами! До сегодняшнего дня ничего подобного со мной не делали. Родители мои считали в подобных случаях поставить меня в угол... в крайнем случае дать две- три дюжины ремня. Но ведь не по голому же телу! Об этом речи никогда не было. Как никогда не заходил разговор о розгах. Но вот уже второй месяц как я живу у двоюродной тётки. И вот, что она сказала в первый же вечер, после отъезда родителей: - И вот что, сударь мой, запомни как следует, что я - не твои papa и maman. Ишь ты, ремешком да по штанам... только пыль выбивать. Либералы! Нет, голубчик, будет за что - ты до гола разденешься и таких розгачей отведаешь... Неделю после не сядешь! Ты всё хорошо понял? Я очень, очень хорошо понял. Мои приятели, те кто имел несчастный опыт знакомства с розгой, говорили, что легче получить полную взбучку ремнём по штанам, чем один единственный удар розгой по голому... Вот почему когда я, тяжело вздохнув, спустился по ступеням крыльца, ноги мои, сами собой, понесли меня в сторону, прямо противную дороге домой... На улице дул сильный ветер. Подняв воротник я поплёлся куда глаза глядят, едва переставляя ноги по мощёному тротуару. Панические мысли метались в голове. "Что делать? Что же мне делать? Ведь разденут и высекут... высекут розгой... что же делать- то?!.." Блеснули золотые купола. Колокольный звон поплыл над улицей. Я повернулся к храму и стал истово креститься и тихо- тихо, одними лишь губами шептать: - Господи, помоги, Господи, спаси... Господи, помоги мне, пожалуйста! Это случайно так вышло... эта "двойка"! Господи, обещаю, клянусь... этого больше не повторится... я только на отлично буду, Господи!.. Было очень стыдно обращаться к Богу с подобной просьбой. Что делать? Спасти меня могло только чудо... - Господи, пожалуйста, сделай так... Господи, только сделай так, чтобы меня... чтобы меня сегодня... не секли! Но небеса остались глухи к мольбам. Слёзы покатились по щекам из глаз. Низко опустив голову, хлюпая носом, я побрел по улице дальше. «- Высекут! Высекут! Меня высекут! Меня высекут сегодня! Розгами меня- я- я!..» Под ногами хлюпали лужи. Пошёл мелкий, моросящий дождь. Но мне было не до подобных мелочей. Понуро шел я по улице и ноги сами выбирали самые дальние пути, шаги выходили медленные и короткие. Я подолгу останавливался у афишных тумб, разглядывал вывески, смотрел в витрины магазинов и лавок. И ещё – изо всех сил пытался обмануть судьбу, отвести от себя неминуемое. Сжавшись в комок нервов, смотрел я на угол дома. Из- за угла… появилась хорошо одетая дама в сопровождении служанки. «- О, нееет! Две женщины… высекут… значит точно высекут… пребольно- о- о- о!..» Медленно, обречённо побрел я к дому. В бурлящих от предчувствия мозгах, очень некстати вспомнилось стихотворение: "Мальчишка Фебу гимн принёс. Желанье есть, да мало мозгу! А сколько лет ему, вопрос. Пятнадцать, только- то? Эй, розгу!" Сказать что я упал духом - ни сказать ничего. Совершенно против воли, абсолютно вопреки желанию, я очутился, наконец, возле дома. Увидел светящиеся окна квартиры… и побежали мурашки по спине. Не решаясь войти в дом, принялся ходить взад-вперёд по мостовой. Зажгли фонари. Дворник Кузьма, в белом фартуке, с бляхой на груди, вышел на дежурство. Увидел меня, крякнул в густую, окладистую бороду и сказал: - Что, вихры, бродишь и до дому не ходишь? Набедокурил, да? – и, помолчав, добавил – Из 10- го нумера, барыньку Настасью тоже нынче драть будут! Их горничная, Аксинья уже за розгами для нее приходила. Я и для вас приготовил. Барыня Галина Ивановна просили в воде замочить, так- то! Да, будет нонеча концерт на два голоса! Слушать это было невыносимо! Бросив на дворника взгляд, полный ненависти и страха, я прошмыгнул в дом. Парадная лестница встретила пугающей, гулкой тишиной. Сердце в груди громко стучало. Сердце болело, на нём сейчас не камень лежал, а настоящая фараонова пирамида! Страх давил на плечи неподъёмной, свинцовой тяжестью. Ноги сделались ватными, чужими, так и норовили подломиться на каждом шагу. Тяжело дыша, хватаясь руками за перила, с огромным трудом поднимался я по лестнице. Тело, предчувствуя невиданную боль, изо всех сил сопротивлялась этому… Как можно тише, стараясь не шуметь, отпираю ключом замок, вхожу в прихожую, закрываю за собой дверь. Переодеваюсь. И тут замечаю тётку! Сложив руки на груди, Галина Ивановна смотрела на меня и под этим взглядом я окаменел. - Что- то вы, сударь, припозднились сегодня! – ледяным тоном сказала тётка, от слов её мороз побежал по коже – Где вас носило, интересно? Галина Ивановна пристально смотрит на меня. И в этом взгляде, в этих, слегка прищуренных, серых глазах, в этих тонких, сжатых губах, я прочитал свой приговор. - Тётя… тётенька! Галина Ивановна, милая… милая тётя… пожалуйста… не надо! - Об этом мы с тобой после поговорим, после… «- После… потом… не сейчас будут!..» Чуть отлегло от сердца, но потом я понял истинный смысл сказанного и ужаснулся: «- Поговорим после… После!!! После чего?! После того, как…» - Ну- с, как дела у вас в гимназии? Чем меня порадуете? В один миг пересохли губы. Страшная сухость во рту и шершавый ком встал поперёк горла. С трудом ворочается язык. - Ой… Галина Ивановна… Позвольте… позвольте я… - Давай дневничок, давай… - Тётя… Галина Ивановна… я… я вам… я всё объясню… видите ли, тётя, мне неправильно… - Давай. Сюда. Дневник. Живо дневник сюда! Ну?! Дрожа как осиновый лист, трясущимися руками найдя этот проклятый дневник, протянул тёте. Галина Ивановна полистала его, открыла нужную страницу, приподняла брови точно в изумлении. Подняв взгляд , она смотрит на меня как на мерзкую гадину. - И что мне с вами после этого делать прикажете? В этот момент у меня всё оборвалось внутри. Вдруг горячим, липким потом покрылось всё тело. - Тётя… тётенька… только не это… не надо… Христа ради!.. не надо!.. - Что же мне с вами сделать? – словно задумчиво произнесла тётя – Как думаете, сударь? - Не надо! Ради Бога! Тётушка, пожалуйста, не надо! - Ах, вот оно как… «Не надо»… Ну- ну… - Простите ради Христа! Я больше не буду… я не буду больше… Не надо!.. - Значит «не надо», да?! - А- ай- й!!!.. Мой крик лишь на секунду отстал от звука хлёсткой, оглушительной пощёчины. Схватившись за лицо руками, я отскочил назад, что было сил вжался седалищем в входную дверь и закричал с отчаянием загнанного зверя: - Не- е- ет! Нет, не надо, не надо! Милая тётя, не надо!!!.. Остатки гордости покинули меня. Я разрыдался, размазывая слёзы по щекам, стоял перед тётей, стоял и ревел. - Хватит слёзы лить! – сказала Галина Ивановна – Ступай на кухню ужинать! Да помыться не забудь, чучело! Кухарка Дуня разогревает на кухне еду, я смываю под краном слёзы с лица. Кухарка ставит на стол тарелку супа, искоса смотрит на меня, усмехается: - И не скоро урок позабудется, а чуть что – так ещё повторить! Пусть опять под лозою покрутится и прилежным приучится быть… А? Мне снова и снова приходилось смывать слёзы. Страшное, мерзкое ощущение не покидало ни на миг. Все… все знают… и дворник… и служанки… все знают, что сегодня будет… что меня жестоко накажут розгами! Не отвечая на насмешливый стишок кухарки, я сел за кухонный стол, принялся торопливо есть… торопился побыстрее закончить, до тех пор, когда тётя придёт на кухню. Ставя передо мной ней, Дуня спросила: - Вы, баринок, почему гиометрию не учите, ась? - Да не из геометрии, а из латыни! Не знаешь, так не говори! - Ишь ты! Из латинского, значит, «двойка»! И я не выдержал: - Замолчи! Замолчи же, наконец, дура! - А вы, барич, поменьше меня дурачьте! Вот как станет тётушка вас розгами пороть, так я вас за ноги- то держать буду… Я поперхнулся. О таком повороте дела я даже и не думал. Меня будут держать! Мне велят... О, Господи, Боже... раздеться до гола перед служанками! - Перестань… перестань! – глотаю пищу пополам со слезами – Перестань сейчас же!.. - А высекут- то вас сегодня на славу! Ух, и высекут же!.. Слышны шаги, в кухню входит тётка: - Поел? Умылся? Ну- с… - Тётя! – падаю перед Галиной Ивановной на колени – Не сейчас! Христа ради, тётенька, позвольте уроки приготовить!.. - Хм… Ну хорошо, иди, учи уроки! Бегу в прихожую, хватаю свой портфель, потом мчусь в свою комнату, торопясь, пока тётка не передумала. Какое… какое счастье- то, Господи, что так много задают на дом! Ещё никогда я не радовался тому, что придётся так долго сидеть над уроками. Я решаю… считаю… переписываю… зубрю наизусть… и не только то, что надо выучить назавтра… и то, что задано на через день… на неделю целую вперёд… Наступило время вечернего чая, но я не пошёл пить чай, боясь, как бы не воспользовались чайным перерывом! Я ещё никогда в жизни не делал уроки таким старанием и тщательностью. Ещё никогда мне не было так страшно! Я лихорадочно изобретал план спасения и в закипающих мозгах рождались картины одна причудливее другой: «- Вот… вот сейчас… случится наводнение… и все… все спрячутся в нашем доме и тогда я… Нет… нет… не так! На город нападут враги… и кругом всё горит, и паника… и тут я… спасаю всех… и въезжаю в город на белом коне… и все преклоняют колени… и я говорю… вот, говорю, тётя, а вы меня хотели…» Слышны шаги, горничная, Татьяна проходит мимо комнаты, бормочет: - Должно быть скоро уж… Чего тянуть- то? И вспыхнули огнём щёки, и хлюпает что- то в животе и, подогреваемая животным страхом, фантазия несётся дальше: «- Или… или… нет… не так… стану атаманом у разбойников и поймаю их всех, все- е- ех… и велю казнить… вот когда они поползают передо мной на коленях! А я усмехнусь и скажу… с кухарки кожу содрать…» - Пойтить к Кузьме, принести розог… - словно сама с собой, но наверняка специально, говорит Татьяна, снова проходя мимо комнаты – Подлиннее и погибче чтоб были… «- Нееет! Первой будет горничная… Таньке… Таньке острый кол в задницу… этак медленно, чтобы… чтобы знала… а тётю я пощажу… вот, скажу, а вы- то, тётя…» - Ну- с, - тётка появилась на пороге – Вы закончили? «- Ах… Ах так, да? И её тоже прикажу казнить! Тётку… тётку… я скажу, чтобы её… тоже прикажу убить… Отрубить ей голову! Или повесить… или сам застрелю из револьвера… или… или лучше… лучше зарежу острым кинжалом её, да так… именно так…» Но всё это – в мыслях, а наяву- то я лепетал нечто совершенно другое: - Тётя, миленькая, тётенька! Пожалуйста… ну, пожалуйста, ну ещё немного… мне нужно… нужно срочно… - было очень нужно что- нибудь придумать сейчас – Завтра… завтра у нас… из геометрии контрольная… понимаете… тётя, понимаете, тётенька, родная, контрольная… - Значит контрольная, по геометрии… - задумчиво повторяет Галина Ивановна и добавляет весьма зловещим тоном – Я понимаю, понимаю… Что ж, я подожду!.. Слышно как открылась и закрылась дверь в квартиру, а потом, нарочито громкий голос Татьяны: - Барыня Галина Ивановна, куды розги- то нести? Уж Кузьма постарался, самые, грит, лучшие выбрал!.. Через несколько минут горничная входит в комнату. –Тётушка ваша велели сказать, что на сегодня довольно уроков… Ужас пробирает меня до корней волос. - Неееет!.. – я тонко взвизгнул от отчаяния, стало совсем плохо, закружилась голова, на секунду остановилось сердце, начало подташнивать, я вскочил на онемевшие, похолодевшие ноги – Таня, Танечка… - Барыня сказали, что каких уроков не доучили - после доучите… Я… я всё ещё не мог поверить… Неужели… неужели это всё? Неужели вот так, буднично… что называется, по ходу дела, свершиться надо мной гнусная, ужасная расправа?! Неужели прямо сейчас и случится… нет, о, нет, о, Господи, пожалуйста! Неужели прямо сейчас… - Барыня велели вам сказать: ВАШЕ ВРЕМЯ ИСТЕКЛО… - Неееет!!!.. Нет, нет, нет… - Барыня сейчас сюда придут… И тут откуда- то, из- за стен, донёсся вдруг душераздирающий, какой- то заячий визг. Чей- то детский голос отчаянно орал, пронзительно вопил что- то. Я прислушался, замерл и голова ушла в плечи: - Аааааай!!! Аяяяй!!! А- а- аа- а! Мама!!! Мамочкака, милая, не надо! Не надо! Айя- я- ааа!!!.. – орал, надрывался голос Насти из 10- й квартиры – Мамочкаа, А- ааааааа!!!а, родная! А- а- а- а- а- а! А- а- ааа- а- а! Не надо! Ай- аа- ай!!!.. - – Слышишь? – спрашивает Галина Ивановна, появляясь в дверном проёме – В 10- м номере порют. Ишь, как голосит! Ты у меня также орать будешь… И вот тут мне стало совсем невмочь. Я, со всей ужасной, ослепительной обречённостью осознал свою участь. Я понял, что мне нет и не может быть спасения! Спина вся вспотела, пробил озноб… - Га-а-лии-наа-Ива-ааа-новна-а-а-а!!! – в голос разрыдался я, до смерти стыдясь, что приходится просить об этом, да ещё в присутствии горничной – Тётенька, милая, Христа ра-аа-ди! Позвольте… позвольте… - Перед смертью не надышишься. Таня, отведи барина на кухню. Начнём пожалуй.. Галина Ивановна вышла. Горничная взяла меня за руку - Ну, что, баринок, пойдёмте жопу драть! - Таня, Танечка, пожалуйста, позволь… можно я … - Нечего, от расплаты увиливать- то! Нечего! Нашкодил, так будь любезен, подставляй задницу! Пойдём- ка… - Неет! Не смей! Не смей, слышишь, не трогай меня! Пусти! Ну пусти! Нееет! От- пусти- и- и! Я не хочу!!! Не хочу-у-у-ууу!!!.. Я отчаянно вырывался, но как мог я, худенький гимназист, справиться с сильной, взрослой, деревенской девкой, с детства привычной к тяжёлому, крестьянскому труду?! Горничная потащила меня за собой по коридору вперёд задницей, той самой задницей которая сейчас будет порота… - Нечего, нечего! – тащила и приговаривала – Коль латинский ты не учишь, розгачей сейчас получишь! - Неееет, нет, понимаешь… это несправедливо… мне неправильно поставили оценку… ведь я же учил… Зачем? Зачем я так унижался перед прислугой? Зачем пытался что- то объяснить? Ответ один – мне было очень, безумно страшно! - Ну вот мы и пришли! – объявила Таня, развернув меня лицом к кухне – Милости просим! - О- ой!!! Получив очень болезненный пинок под кобчик, я, вскрикнув, влетел в кухню. - Ну, наконец- то! – говорит Галина Ивановна – Проходите, сударь мой, проходите... Сейчас я вас, голубчик, высеку как следует! Картина, открывшаяся глазам, была, попросту, ужасающей! Ещё страшнее этих слов тётки. Галина Ивановна, сложив руки на груди, стояла у окна и пристально смотрела на меня. Кухарка стояла у стола, на котором лежали… чёрные, длинные, блестящие от воды прутья. Целый пучок! РОЗГИ! ЭТО… ЭТО ЖЕ ДЛЯ МЕНЯ ПРИГОТОВЛЕНО СТОЛЬКО РОЗОГ!!! В центре просторной кухни стояла низкая, деревянная скамья на массивных ножках. Обычно кухарка сидела на ней когда чистила овощи. Я содрогнулся, я сразу же понял... - Прикрой дверь, Таня, чтобы голубчик даже и не думал сбежать... За спиной скрипнули петли. В этот ужасный миг этот скрип показался мне похожим на звук двери в старый и затхлый склеп. Воздух в комнате был наполнен ледяным, могильным ужасом. И некуда было деваться. У меня и в самом деле, тут Галина Ивановна оказалась права, возникло сильнейшее желание бежать отсюда, куда глаза глядят. Однако это было несбыточной мечтой! За спиной стояла горничная. Кухарка ехидно улыбалась мне в лицо. Служанки вмиг поймали бы меня... - Нуте-с, не будем тянуть, пора начинать!... - Нееет! - Тётя, тётенька! Галина Ивановна- а- а- а... - Ай- яй- яй, - качает головой тётка - Такой большой, а до сих пор... - Тётяяя, миленькая, позвольте, позвольте мне… Тётя, тётенька, родненькая, позвольте мне…!! - Вот ещё, глупости какие... - Тётя, пожалуйста!.. тётя... - Ну, что ещё?! - Тётя, тётенька, разрешите, Галина Ивановна, умоляю, не откажите… - я задыхался – Позвольте мне Богу помолиться!.. - Ладно. Молись, молись… Я бросаюсь в угол, становлюсь на колени перед иконой, принимаюсь истово креститься и отбивать земные поклоны, горячо шепча, так, чтобы слышала тётка: - Господи, Господи, Боженька, защити и спаси мою милую тётушку! Господи, защити, спаси и помилуй мою милую тётушку! Господи, Господи, дай ей крепкого здоровья и многих, долгих лет жизни пошли моей милой, дорогой и любимой тётушке! Моей дорогой Галине Ивановне! - Ишь, как зачирикал! - усмехается кухарка – Как закувыркался! И стало мне совершенно нестерпимо. «- Ну и пусть… пусть хоть насмерть запорет меня своими розгами! Какая разница… пускай убивает!..» Я вскочил. Тётка, взяв один прут, пробует его на изгиб, кивает головой: - Да, это именно то, что надо… А потом Галина Ивановна взмахнула рукой. Раздался тихий свист розги. И сердце моё ушло в пятки. - Не надо- о- о!!! – завопил я, судорожно пытаясь найти спасительные слова – Я больше не буду! Простите! Тётенька! Простите Христа ради! Я буду хорошо учиться! Не надо, не надо сечь! Я только на «отлично» буду- у- у!!!.. - Хватит болтать! - Тётенька- а- а- а… Тётя!!! Не- е- е- ет!!!.. Я… я всё… ради Бога- а! Не надо меня сечь! - Ложись. - Галина Ивановна, дорогая моя!!! – я отчаянно завизжал, упал перед тёткой на колени, ползал перед ней на полу, пытался и поцеловать край тётиного платья или её туфли. Но слишком близко не приближался, чтобы не поймали и не зажали голову коленями. Эту позу я больше всего боялся и ненавидел – Простите Христа радии! Не надо сечь! Не надо пороть! Я больше не буду- у- у- у!!!.. - Снимай штаны…. - Не надо, простите- е- е!!! Умоляю вас, тётушка, накажите меня… только не надо поро-о-о-о- ть!!!.. - Таня, раздень барина! - Неееет! - Таня… - О, нееет!!! Нет!!! Я сам… я... я сааам!!!.. - Раздевайся. Ложись. Именно сейчас я понял, как я ошибался! Я конечно подозревал, догадывался… я понимал… думал, что раздеться на виду у всех – это очень стыдно и страшно. Но, как оказалось, я и представить себе не мог КАК это на самом деле, насколько всё хуже, чем мои самые ужасные подозрения! «- Господи! Ой, Боже мой! Господи, помоги… ну, помоги же мне, Господи! Господи, все смотрят… они все увидят… Господи, защити! Ведь она… она же меня розгами! Розгами будет сечь! Меня… Помоги мне, Господи, пожалуйста!.. Ну, помоги же мне… Помоги-и-и-и!!!..» А дрожащие, ослабевшие руки в это время полезли под гимназическую тужурку, шарили, искали пуговицы на штанах. Сил на просьбы и мольбы уже не оставалось. Я бессвязно, горько, громко рыдал, ревел и хлюпал носом. От страха и стыда. Я сходил с ума, заголяясь под насмешливыми взглядами прислуги. Меня сейчас высекут розгами, меня будут сечь сейчас... - Поживее, сударь мой, поживее давайте, - подгоняет Галина Ивановна, поигрывая длинной розгой в правой руке – Что вы, ей- Богу? Долго ещё намерен копаться?.. Руки были словно чужие. Дрожали холодные пальцы не слушались, пуговицы никак не желали расстегнуться – Галина Ивановна- а- а… - Вам помочь, сударь мой? - Неееет! Я… Тётя, милая тётушка… - Ну- ка, Таня... Нееет! Ах, тётя, нет, нет, только не это!!!. Я сам… я сейчас… я уже- е- е- е!.. Я расстегнул штаны и развязал кальсоны . - Чего ждёшь? Спускай, спускай! Совсем! - Ах, тётенька!!!.. - Нечего, голубчик, зубы заговаривать, нечего! Обнажайся. И свершилась эта омерзительная, позорная процедура публичного полного оголения! Заливаясь слезами, утонув в рыданиях и соплях, согнувшись от позора и непередаваемого ужаса, тащил вниз по ляжкам штаны. Когда прохладный воздух коснулся кожи, когда я понял, что всем виден мой позор, в этот момент я был готов умереть. - Аа- хаа- ой- й- й- й!.. – простонал, задыхаясь, я, когда тётя подняла прутом тужурку на мне, сзади. Когда кожа на ляжках, а потом и на попе, ощутила прикосновение кончика розги, той самой розги, которая вот уже скоро будет... у меня потемнело в глазах – Тёё- ё- ё- тя- я- яяя- я… Ради- и- и- Хри- ста- а- а- а- а- а… - Нелепо, непристойно прикрыв ниж живота, на дрожащих ногах стоял я посреди кухни. И все смотрели на меня! ОНИ СМОТРЕЛИ НА МЕНЯ! НА СОВСЕМ ГОЛОГО! ОНИ… ОНИ ВИДЕЛИ… ОНИ ВСЁ .. - А баринок- то наш, - усмехнулась кухарка – растёт... Горничная поддакнула: - Ага! Уже вырос… Может потому учёбу и запустил, ась? Содрогнувшись всем телом, не зная, куда подеваться от стыда,я, взмолился: - Тётя- я- я!!! Тётенька- ааа- а… Пускай они… они… пус… пускай замолча- а- а- ат… - А ведь они правы! - Ах, Галина Ивановна… - Уже волос растёт, а ума нет... - Тётя… тётушка… ради Бога… скажите… прикажите им уйти… пусть они уйдут!.. - Да, что вы такое говорите? – притворно изумилась Галина Ивановна – Куда это они уйдут? А кто вас за ноги да за руки держать будет? - Галина… Галина Ивановна… не надо… Христа ради… не надо… меня держать! - Вы мне будете ещё условия ставить? - Ах, нет, что вы… Нет, простите… - голос срывался, сердце бьётся, почти нечем дышать – Тётенька, милая… я сам… я сам буду лежать… клянусь… я сам бу- ду… сам буду держаться! - Нечего, нечего уговариваться! Ложись… Все тело покрылось «гусиной кожей» В гостиной гулко пробили настенные часы. Время страшной экзекуции, миг казни всё ближе. - А- ах- а- тётя- я- тё… тенька- а- а- а- а… - Положить тебя, что ли? Таня… Горничная, нехорошо ухмыляясь, кивает, потирая руки. - Нееет! Ой, тётя, нееет! Пожалуйста! Я са- а- а- ам!!!.. - Ложись! – повторяет Галина Ивановна – Ноги дрожали,разъезжались. На каждом шагу подгибались колени. Я пошел к скамье. Сделав эти несколько, таких страшных и неимоверно тяжёлых шагов, на виду у всех я лег на скамью. И застыл так, казалось, боясь даже дышать. Животом на скамейку, задрав зад вверх, опершись локтями и коленями об пол. - Тётенька-а-про-о-с-тии-и-те- ее… Не-е-е-нааа-до- о- о- о!!.. - Дуня, держи его за ноги! - Неееет!!! Тетя, не надо, я сам!!! - Дуня… Я почувствовал, как кухарка, слегка разведя мои ноги, прижала их, и сразу же вслед за этим ЧТО- ТО свистнуло, и тотчас же немыслимая, жгучая, нестерпимая боль! - Уая- я- я- я- яй!!! – я завизжал, истошно завопил, боль буквально перерезала пополам –Аах- а- тё- ёёёё- оо- тя- я- я!!!.. - Я тебя предупреждала! - А- а- а- а- а- а- а- а- а- а- а- а- а- а- а!!!.. После второй, ослепляющей вспышки боли, я вывернул шею и в вытаращенных глазах навсегда запечатлелась жуткая картина: падающая, свистящая, черная розга и гневное лицо Галины Ивановны: - Я тебя предупреждала?! - А- а- о- о- о- у- а- а- а- а- ай!!! О- о- о- ой- й- тё- тя- я- не- наа- до- о- о!!!.. Страшный кончик розги ударил между ягодиц. Прямо под копчик. Всё тело свело судорогой от боли. Я схватился обеими руками за несчастную задницу, выгнулся в спине. Лишившись опоры на руки тело качнулось вперёд: - Мама- ааа!!! – я со всего размаху врезался лицом в пол, разбил губы, страшным огнём ожгло по рукам – Аааааай!!! Тёё- й- и- ё- тенька- а- а! Как больно!!!.. Я отдёрнул руки. И снова получил по заднице розгой. - Ах, больно?! - Аааааааааа!!!.. - снова схватился, но это не помогло: следующий удар вонзился в ляжки, там, где попа переходит в ноги – Я не могу- у- у! Ой, тё- тенька, не могу- у- у- у- у- у!!! - Я тебе говорила, что буду сечь за «двойки»? Снова отдёрнув пальцы, получив ещё один удар, я взвыл не своим голосом: - Аяяяй!!!.. Не буду- у- у- у- у!!!.. – опять упал лицом на пол, снова схватился, снова отдёрнул – А- а- а- ааааа!!! Пожалуйста- а- а- а- а!!!.. Я судорожно старался защитить свою задницу от жестоких ударов розги. Растопыренными можно шире пальцами, тщетно пытался заслонить всё своё «мягкое место» - По… ойй!!!.. пожалуйста, тётя!.. простите Христа ради!.. Но тётка, с розгой в поднятой руке, сверху вниз посмотрела,усмехнулась и сказала: - Нет, так дело не пойдёт! Таня, подержи ему руки! - Нееееет! Галина Ива- а- а- новна- а! Нееет!!!. - Таня! - Нееет, Галина Ивановна! Не надо мне руки- и!!!.. Нет, не надо! Пусть не держит!.. Но меня никто и не собирался слушать. Горничная подходит, хватает за одну руку, за другую: - Пусти! Не надо, тётенька! Пусти меня, Танька!.. Простите ради Бога! Не трогай ме… Нет! Галина Ивановна, голубушка, не надо пороть!!!.. Отпусти! Руки-и! Тётя- я- я- буду- у- учии- ться- я!.. Эти отчаянные, захлёбывающиеся мольбы могли бы растопить и ледяное сердце Снежной Королевы. Но Галина Ивановна, презрительно кривит губы и совершенно спокойно смотрит на то, как горничная Танька, схватив меня за запястья, вытягивает мне руки вперёд. - А- а- а- а- а- не- на- ааа- а- до- о- о- о!!!.. Пожалуйста, не на- а- а- до- о- о- ооо!!!.. - Надо, надо!.. – порола и приговаривала Галина Ивановна, что было силы в руке стегая меня – Теперь ты у меня запоёшь!.. Теперь ты запоёшь!.. - Ий- а- а- ааа- я- яй!!!.. Простите- е- е- е!!! – вытаращив глаза, орал я – Уа- аа- а- ай!!! Простите- е- е!.. - Я тебе покажу, как плохие оценки из гимназии таскать! - Аааааай!.. Ой, тётенька- а- а!!! Ой, тётенька, миленькая, вы увидите… Не буду- у- у- у- у- у- у- у!!!.. А- а- а- а- а!!!.. Не буду больше! Не буду! Не буду больше, тётя!!!.. Господи, боль оказалась настолько ужасной, я и представить себе не мог! - Я тебя научу прилежанию! Я тебе привью интерес к учёбе! - Ойой- й- ёё- ёй!!! Тётя, не надо! Ну, тётенька, милая! Аяяяй! Не надо! А- а- а- а- а!!! А- а- а- ай!!! Буду! Бу- у- у- у- ду!!!.. Аяяй! Я буду на «отлично»…Ой, больно!!!.. - Учись! Учись же хорошо! - А- а- а- а- а!!! Клянусь, тётушка!!!.. Ай, не надо- о!!! Уа- а- й!.. - Учись! Учись! Учись хорошо!.. - Ай- а- аа- й!!! Обещаю- ю- ю… Тётя, дорогая, я обе… А- а- а- аяй!!!.. Обещаю, тётушка, я буду хорошо… Ой- а- а- а- а!!!.. Хорошо буду учиться- я- я!.. - Не смей болтать на уроках! Не смей болтать! Боль сводит с ума. С каждым разом, с каждым новым ударом всё хуже, всё больнее. - Аа- а- ай!!! Тётя, я больше так не буду! – мой истошный визг разносится вперемешку с тихим свистом прута – Аяяй, я только немного… Уаай! Тётя, тётенька, я немного- а- а! Я только… А- а- а- а- а! Ая- я- я- й!!! Ой, не буду больше! - Немного? Немного болтал? – спрашивает Галина Ивановна, стегая меня по вертящейся заднице – Если ещё раз откроешь на уроке рот без разрешения… - А- а- а- а- ааа!!! Я больше не буду! Больше не буду! Уая- я- яй!!! Я никогда не буду!.. - Я с тебя тогда шкуру спущу! Не смей драться! - О- о- ой!!! Никогда, никогда, не буду! Тётя… а- а- а- ай!!!.. Я визжал дико, пронзительно. Я не мог сейчас даже закрыться руками от ужасных ударов. Я не имел права на своё тело! Зато это право было у розги в тёткиной руке, и розга этим право пользовалась сполна! - Не шуми на переменах! Веди себя пристойно! - Не буду, не буду, ой, ой, не буду шуме- е- е- ть! Ой, тётенька, простите! Ай, ааай, простите меня! Я больше не буду- у- у- у! Аааааай!!! - Не смей дерзить учителям!.. - Уааааай!!! Ой, не буду- у!!! Аяяй!!! Простите, ради Бога- а- а! Ойй! Уй- й- а- а!.. Я вился как червяк на крючке, сучил ногами, выгибался в дугу.. - Никогда не смей дерзить! Не смей драться! - Ойой, не буду, оооой, не буду, не буду- у- у! Не буду больше! - Не дерзи! Не дерзи! Не дерзи… - Аааай!! Я не буду! Ой, простите! Аааай! Галина Ивановна, помилуйте! Я больше не буду! Ой, больно! Ой, тётя, больно, уаай, больше не буду! Ей- Богу, милая, миленькая тётенька, я не… Уаааай!.. Не буду!.. Простите, пожалуйста!.. Ааааа! Я не буду! Аа- а- а- а- а- а!!!.. **** В доме тишина. Ночь. Все спят. Только где- то в пиликает сверчок. Луна светит в окно. Мерцает лапмпадка у иконы. Болит, саднящее ноет тело. Тело высечено розгами. Душа не находит себе покоя после перенесённой боли и унижения. «- Ну вот… Ну вот и случилось! Высекли! До гола раздели! По голой… по голой высекли… Как же больно… Как больно, Господи!.. Как это больно… Как же ... Какой стыд и срам…»
Sakh: 5 класс гимназии это где-то 15 лет пацану ... Если бы герою было 10-12 лет, то ещё куда ни шло ...
Алекс Новиков: Пацану в 15 лет тяжело до гола раздеваться. Особенно перед служанками. И морально он не был готов к порке розгами.
Sakh: Алекс Новиков пишет: Пацану в 15 лет Да судя по тексту он себя в гимназии, да и потом дома вел максимум как 10 летка, почему и написал, что с возрастом автор перемудрил, либо же специально так сделал, чтобы была видна неправдоподобность ситуации....
Алекс Новиков: Сейчас в рассказах возраст сознательно завышают, чтобы не быть обвиненном в педофилии. Это типичный интернет прием! Сам им пользуюсь. В оригинале романа "Искушение и обстоятельства" Софье было 13 лет, по просьбе соавтора Майи Пчелкиной. А сделать пришлось 16 лет, иначе роман сняли бы с публикации. То же самое с "откровениями Дженнифер". Я ей год прибавил.
Sakh: Алекс Новиков пишет: не быть обвиненном в педофилии С другой стороны читая о получении ребенком ремня в возрасте до 10-12 лет подавляющее большинство понимает, что это воспитательный процесс, да не гуманный, а вот наказание 15 летнего, а тем более девушки - у многих может вызвать уже сексуальный подтекст, где и до педофилии не далеко ... Если этого избежать, то любой объект т н. в возрасте до 18 лет табу ...
Алекс Новиков: Первый мужчина - мой законный муж. Первый оргазм испытала в 14 лет после наказания меня ремнем. А поскольку отец порол меня достаточно часто, то привычка испытывать оргазм после порки стала само собой разумеющейся. с возрастом привычка к жесткoму сексу сохранилась, теперь меня порет муж. Это не мазохизм в привычном понимании этого термина, скорее потребность в особо острых ощущениях при сексе. Между прочим, домашнюю порку я совершенно не воспринимала как насилие над собственной личностью. У меня была альтернатива - провести две недели под домашним арестом. Но я всегда предпочитала чтобы меня больно выпороли ремнем. Анна Ермилова
Иринка: Как это было? А было очень просто. Как писал Пушкин: Есть на свете город Луга петербургского округа. Не было бы в мире хуже городишечки того, кабы не было на свете Новоржева моего! Вот такой вот город Луга. Квартира "хрущевка" совмещенный санузел, диван-книжка в проходной комнате и ремень. Лежишь на диване ничком с голой попой, руки под грудью и знаешь, что если будешь сопротивляться, а прикрывать попу руками или попытаешься сбежать - будет прибавка. Так и маме доставалось, и мне, и моим детям. Отчиму и мужу также. Только у мужа кровать была. Никаких плеток, щеток для волос, розог и скакалок и привязей! Сама лежала и дети теперь сами лежат.
Виктория: Иринка пишет: Никаких (...) привязей! Я обычно утыкалась мордочкой в подушку, куда и ревела-выла. А руками плотно-плотно вцеплялась в эту подушку. В итоге руками за с 6-7 лет не хваталась, как то сразу отучили от этого. А в качестве "бонуса": если не орешь на всю квартиру и не пугаешь соседей, сдерживаешься, то чуть менее строго папа порол. А начинаешь орать - сразу в полную силу стегает: если ты не сдерживаешься и орешь как ненормальная, то и я тебя жалеть не буду, пугай и дальше соседей.
strict daddy: Что на самом деле представляет домашняя порка в наше время, вот что интересно знать. Что было 20 лет назад это понятно - все было иначе, это бесспорно. И в плане воспитания детей. На данный момент дети очень умные и развиты.Не буду обобщать но это факт. Даже на своем примере скажу - сделаешь конкретное аргументированное замечание уже слезки. Или в ответ злобная эмоция, что ты папа не прав- и начинают свои аргументированные замечания и требования выписывать. Сейчас как ни когда надо разговаривать с детьми. Раньше как было,(раньше это лет так 30-25 назад папа с работы пришел – двойка- ремень. Стройка-зарплата. Уважение к человеку труда. Все в корне поменялось - и в плане воспитания детей. Но все же не надо цацкаться! И нынешнем поколением ремень полезен. Даже очень. !!!
strict daddy: , Sakh "а вот наказание 15 летнего, а тем более девушки" А почему нет! Я не могу понять только одну тенденцию навеянную фантазиями и прочее.. Вполне ремня в этом возрасте получают и получит у меня -Если что Ремня по жопе и в 15 получит! -Только сразу осажу -без всяких там, штаны вниз и прочее. Накажу как положено. Я все же полагаю до этого не дойдет.. Мой коллега по работе однажды рассказывал про свою дочку. Рассказывает мне-вышел в парк погулять а там в компании его дочь. Все курят и дочери предложили-я говорит спрятался за деревом липы и наблюдаю а сам пруху ломаю. Дочери как раз 15 - Предложили мальчишки- отказалась курить.Курят там снейки фейки )Так говорит мне было приятно! Что моя дочь не курит. Молодец девчонка.. Опять же . Я честно и откровенно скажу что мне пофиг будут мои девки курить или нет.Если честно по этому поводу у меня нет ни каких заморочек. Вот если бы пацаны у меня я бы присек это дело! Причем жестко! Это очень плохо для физического развития пацана особенно тем кто занимается спортом.
Иринка: Хорошо, что strict daddy забанили! Меня отчим курить отучил, за что я ему очень благодарна, хотя при отучении было очень больно и стыдно. Рассчиталась за курение своей попой! Своих девочек я на этом не довила. Муж, увидев, что мне курение не нравится, отказался от этой привычки. Но в юности и в армии он курил.
Игорь Ит: Вы меня конечно извините, но у вас текст передачи информации какой-то странный…. То «батюшка вас благословил на строгое воспитание детей после того, как посидел с вашими детьми». То муж у вас, как встретил вас, придя из армии курить бросил…
полная версия страницы