Форум » Психология и физиология порки » Ремень на гвоздике » Ответить
Ремень на гвоздике
Сништ: Из воспоминаний одной женщины: [quote]Меня мать за какие-либо провинности лет с пяти ставила в угол, в который предварительно на вбитый в стену гвоздь вешала ремень - он оказывался перед самым моим носом, сама садилась на диван за моей спиной и начинала рассказывать о том, какая я плохая девочка; о том, что если бы она в детстве так плохо себя вела, то её бы точно выпороли; о том, что она меня жалеет, но рано или поздно я "доиграюсь" до порки...[/quote] [quote] Чем я взрослее становилась, тем это, конечно, реже случалось, но росло из меня весьма и весьма трусоватое, бесхарактерное и нерешительное существо...[/quote] В общем, её так ни разу и не выпороли, но вырастили очень послушную дочь закончившую школу с золотой медалью ещё при СССР. Взбунтовалась даже позже меня - только в двадцать. Читала и слышала и о том, что и у некоторых поротых ремень висел в комнате на гвоздике, как постоянное напоминание о том, что он может быть пущен в ход.
Эрнест: Сништ пишет: научилась читать, по моим прикидкам, в три с половиной: был, по всей видимости, конец лета, когда домработница пришла в наш коттедж с купленными для её ребёнка (или детей - к стыду своему не знаю, сколько и какого возраста, у неё было детей) к новому учебному году учебниками, "неосторожно" оставила их на столе, пока работала, а я тем временем "дорвалась" до букваря. Потом уговорила мать купить мне такую книжку с картинками и буквами. По всей видимости, разрешение от отца было получено, и я сама научилась читать по букварю. Вы молодец, сами проявили инициативу! Похвально!
Алекс Новиков:
Алекс Новиков: Сништ посвящается *** Ты оденешь брюки, юбку, Но носить их не уютно. Чтоб носить их каждый день, Сними с гвоздика ремень. Он красивый, аккуратный И блестящий, и опрятный. Он для джинсов подойдет И для порки подойдет! Ты носи его всегда Стильной будешь — это да.
Сништ: Алекс Новиков пишет: Ты оденешь брюки, юбку, Но носить их не уютно. Чтоб носить их каждый день, Сними с гвоздика ремень. Он красивый, аккуратный И блестящий, и опрятный. Ты носи его всегда Стильной будешь — это да. У меня нет комплексов на эту тему: я под джинсы ремень постоянно ношу.
Элла: Сништ пишет: я сама научилась читать по букварю. Мой сын тоже сам научился так читать. Правда, был постарше, ему 5 лет было. Я взяла у кого-то на работе ставший им ненужным букварь, чтоб начать учить читать сына. Но моей помощи ему не потребовалось. А меня учили читать, дедушка с бабушкой.
Jeka: Кстати сказать, встречал ... У моего сослуживца висел дома "на гвоздике" ремень в детской комнате, хотя сам он не был ярым сторонником его применения к своим чадам, но как говорил "для напоминания". Лично мне кажется, это ни к чему. Когда моему отцу был надобен этот "инструмент воспитания", то он пользовался или моим личным из джинсов, или своим старым офицерским " из шкапчика". Сказать, что применение собственного ремня для наказания его каким-то образом "фетишизировало", я бы не сказал. Как-то по барабану было чем тебя выпорют ...
Алекс Новиков: Воспоминанья о ремне Автор неизвестен Воспоминанья о ремне Бывают тягостными мне. Пусть страшен мой ремень на вид, Пускай на гвоздике висит Не распоясан будь при всех, Знай, прибегать к ремню не грех, Чтоб быть красавцем средь друзей, Для воспитания детей... Есть тьма других — побочных мер: Всех лучше — собственный пример. И ты не дуйся на меня! Не обойдешься без ремня
Алекс Новиков: ... «Два друга, мировой судья Полуехтов и полковник генерального штаба Финтифлеев, сидели за приятельской закуской и рассуждали об искусствах. – Я читал Тэна, Лессинга… да мало ли чего я читал? – говорил Полуехтов, угощая своего друга кахетинским. – Молодость провел я среди артистов, сам пописывал и многое понимаю… Знаешь? Я не художник, не артист, но у меня есть нюх этот, чутье! Сердце есть! Сразу, брат, разберу, ежели где фальшь или неестественность. Меня не надуешь, будь ты хоть Сара Бернар или Сальвини! <…> Послышался звонок… Полуехтов, вставший было, чтобы нервно зашагать из угла в угол, опять сел… В комнату вошел маленький краснощекий гимназист в шинели и с ранцем на спине… Он робко подошел к столу, шаркнул ножкой и подал Полуехтову письмо. – Кланялась вам, дяденька, мамаша, – сказал он, – и велела передать вам это письмо. Полуехтов распечатал конверт, надел очки, громко просопел и принялся за чтение. – Сейчас, душенька! – сказал он, прочитав письмо и поднимаясь. – Пойдем… Извини, Филя, я оставлю тебя на секундочку. Полуехтов взял гимназиста за руку и, подбирая полы своего халата, повел его в другую комнату. Через минуту полковник услышал странные звуки. Детский голос начал о чем-то умолять… Мольбы скоро сменились визгом, а за визгом последовал душу раздирающий рев. – Дяденька, я не буду! – услышал полковник. – Голубчичек, я не буду! А-я-я-я-я-й! Родненький, не буду! Странные звуки продолжались минуты две… Засим все смолкло, дверь отворилась и в комнату вошел Полуехтов. За ним, застегивая пальто и сдерживая рыдания, шел гимназист с заплаканным лицом. Застегнув пальто, мальчик шаркнул ножкой, вытер рукавом глаза и вышел. Послышался звук запираемой двери… – Что это у тебя сейчас было? – спросил Финтифлеев. – Да вот, сестра просила в письме посечь мальчишку… Двойку из греческого получил… – А ты чем порешь? – Ремнем… самое лучшее… Ну, так вот… на чем я остановился? <…>. – Выпьем… Дай бог, чтоб наши дети так умели чувствовать, как мы… чувствуем. Приятели выпили и заговорили о Шекспире».
Sakh: Алекс Новиков пишет: сестра просила в письме посечь мальчишку… В фильме по этому произведению помнится был эпизод где мальчишка сам пишет эти письма, чтобы его наказали ремнём ... (Может он так стресс снимал или мечта о родительском наказании, чужая душа потёмки, а если на это ещё накладываются перверсии ...)
Иринка: Фильма я не смотрела, а вот о наказании сама никогда не просила ни маму ни отчима. Мне и без моих просьб попадало.
Алекс Новиков: Всегда угрюмый и молчаливый, он предлагал пороть детей и сам подвергался порке, когда был уже взрослым мужчиной; ненавидел русскую провинцию и других поэтов; вызывал подозрения в увлечении сатанизмом и наконец, создал одного из самых мерзких персонажей в русской литературе. Рассказываем о жизни и книгах Федора Сологуба. сологуб Каменный старик «Можно ли вообразить себе менее поэтическую внешность? Лысый, да еще и каменный…» — писал поэт Николай Минский о Федоре Сологубе. Среди манерных и буйных поэтов Серебряного века Сологуб и правда выделялся мрачной одеревенелостью мертвеца, на всех литературных собраниях безмолвно и непоколебимо сидел в углу и походил на 600-летнего старца с желтым лицом. «В лице, в глазах с тяжелыми веками, во всей мешковатой фигуре — спокойствие да неподвижность», — описывала его поэтесса и критик Зинаида Гиппиус. Сологуб до того окаменевал, что фактически сливался со стулом: критик Петр Перцов вспоминал эпизод, когда писатель Василий Розанов по рассеянности сел на стул с Сологубом, потому что ему показалось, что стул пуст. «„Вдруг, — рассказывал он, — возле меня точно всплеснулась большая рыба“, — это был запротестовавший Сологуб. Он был действительно похож на рыбу — как своим вечным молчанием, так и желтовато-белесой внешностью и холодно-белыми рыбьими глазами». Судя по воспоминаниям современников, Сологуб как будто всегда был стариком. Хотя входить в литературный мир он начал не так уж и поздно: ему, учителю, приехавшему из провинции обратно в Петербург (где он и родился), тогда было 30 лет. Но Сологуб всегда выглядел старше своих лет, был очень угрюм и молчалив. Впрочем, скупость устной речи вполне компенсировало чудовищное изобилие написанных текстов. Провинциальный учитель, ненавидевший детей Он родился в Петербурге, в семье портного Кузьмы Тетерникова. Окончив Петербургский учительский институт, Сологуб вместе с матерью и сестрой отправился работать в провинции. Молодые годы он провел в северных губерниях — служил учителем в Крестцах, Великих Луках, Вырице. Вряд ли, конечно, весь этот период его жизни был однозначно мрачным, но впоследствии, когда Сологуба обвиняли в очернении провинциальной жизни, в создании отталкивающих, нереалистично жутких характеров в романе «Мелкий бес», он отвечал, что писал все с натуры — и более того, еще и сильно смягчил краски. Федор Сологуб в молодости, начало 1880-х / fsologub.ru Федор Сологуб в молодости, начало 1880-х / fsologub.ru Из опыта работы провинциальным учителем он вынес ненависть к детям, о которой, в частности, говорил своей поздней любви, поэтессе Елене Данько. Сологуб говорил ей, что дети «развратные злые звереныши», что все дети «и грязны, и вороваты, и ничтожны», что «иметь детей хотят только тупые ограниченные люди». Наверное, это можно принять и за эпатаж — во всяком случае, многие бывшие ученики оставили о Сологубе воспоминания как о терпеливом, чутком и очень внимательном человеке, да и просто очень хорошем учителе, который способен заражать неподдельным интересом к предмету. Человек, которого пороли Но даже при самом поверхностном знакомстве с биографией Сологуба — и особенно с годами его учительства в северных губерниях — нельзя не обратить внимание на его странную зацикленность на теме порки — которая, к сожалению, иногда отражалась и на учениках. Эта тема возникает и в его переписке, и в его художественных текстах самых разных периодов. Самого Сологуба в детстве пороли часто — и в те времена это едва ли можно счесть за что-то диковинное. Но то, что мать продолжала пороть Сологуба уже в те годы, когда он был школьным учителем, едва ли может быть нормой по каким угодно стандартам. А вот что писала ему сестра: «Пиши, секли ли тебя, и сколько раз». «Ты пишешь, что маменька тебя часто сечет, но ты сам знаешь, что тебе это полезно, а когда тебя долго не наказывают розгами, ты бываешь раздражителен, и голова болит». «Маменька тебя высекла за дело, жаль тебя, что так больно досталось, да это ничего, тебе только польза». «Маменька хорошо делает, что часто тебя сечет розгами, польза даже и для здоровья». Секла его и сестра, причем в те годы, когда они поселились вдвоем в Петербурге — Сологубу было тогда уже за 30. В свою очередь, тема порки находила выход в общении Сологуба с учениками. В его письме сестре есть такой фрагмент: «Из-за погоды у меня в понедельник вышла беда: в пятницу я ходил на ученическую квартиру недалеко босиком и слегка расцарапал ногу. В понедельник собрался идти к Сабурову, но так как далеко и я опять боялся расцарапаться, да и было грязно, то я хотел было обуться. Мама не позволила, я сказал, что коли так, то я не пойду, потому что в темноте по грязи неудобно босиком. Маменька очень рассердилась и пребольно высекла меня розгами, после чего я уже не смел упрямиться и пошел босой. Пришел я к Сабурову в плохом настроении, припомнил все его неисправности и наказал его розгами очень крепко, а тетке, у которой он живет, дал две пощечины за потворство и строго приказал ей сечь его почаще». Слева — мать писателя Татьяна Семеновна Тетерникова, 1890-е гг.; справа — Федор Сологуб с сестрой Ольгой, начало 1900-х / fsologub.ru Слева — мать писателя Татьяна Семеновна Тетерникова, 1890-е гг.; справа — Федор Сологуб с сестрой Ольгой, начало 1900-х / fsologub.ru В то время в России шла кампания за отмену телесных наказаний, и Сологуб откликнулся на нее статьей, которая так и называлась: «О телесных наказаниях». Писатель высказался вполне категорично: «Нужно, чтобы ребенка везде секли — и в семье, и в школе, и на улице, и в гостях. <…> Пусть же все порют ребенка. Дома их должны пороть родители, старшие братья и сестры, старшие родственники, няньки, гувернеры и гуверн<антки>, домашние учителя и даже гости». Статья, кстати сказать, так и не была опубликована. Хозяин литературных салонов Живя на Васильевском острове с сестрой, Сологуб решил устраивать у себя еженедельные литературные встречи. Сестра готовила угощения — фрукты, пастилу, закуски, чай, а поэты усаживались в круг и читали свои сочинения. Впрочем, чтения эти очень напоминали уроки в классе — то ли из-за учительских привычек Сологуба, то ли потому, что из-за работы он всегда был уставшим и невыспавшимся. Приятельница Сологуба Надежда Тэффи подробно описала такие вечера. Приводим длинный, но показательный фрагмент: «Маленькие литературные сборища у Сологуба обыкновенно протекали так: все садились в кружок. Сологуб обращался к кому-нибудь и говорил: — Ну, вот начнете вы. Ответ всегда был смущенный. — Почему же именно я? У меня нет ничего нового. — Поищите в кармане. Найдется. Испытуемый вынимает записную книжку, долго перелистывает. — Да у меня правда ничего нового нет. — Читайте старые. — Старые неинтересно. — Все равно. <…> Начинается чтение. Кончается при гробовом молчании, потому что выражать какое-нибудь мнение или одобрение было не принято. — Следующее, — говорит Сологуб и закрывает глаза. — Да собственно говоря… — мечется испытуемый. — Впрочем, вот еще одно. Только оно, пожалуй, слишком коротенькое. — Все равно. Читает. Молчание. — Третье стихотворение. Испытуемый уже не защищается. Видно, как спешит скорее покончить. Читает. Молчание. Вот так, наверно, Федор Кузьмич, учитель городского училища, в холодном жестоком спокойствии терзал своих мальчишек». Сологуб много помогал молодым поэтам, на чтениях всячески поощрял тех, кто чувствовал себя неуверенно, а самодовольных авторов, наоборот, любил ставить на место. Та же Тэффи приводит пример, как у Сологуба оказался поэт, служивший присяжным поверенным. Сологубу показалось, что тот вел себя нагло, и весь вечер подчеркнуто издевательски напоминал о его роде деятельности: «Ну а теперь московский присяжный поверенный прочтет нам свои стихи» или «Вот какие стихи пишут московские присяжные поверенные». Совсем другим был литературный салон Сологуба на Разъезжей улице. К тому времени сестра писателя умерла, а сам он прославился романом «Мелкий бес» и женился на писательнице Анастасии Чеботаревской. Это уже был не просто кружок поэтов, а один из эпицентров культурной жизни, здесь собирался театральный, художественный и литературный Петербург, это были шумные собрания с танцами и масками, места вечно недоставало. Федор Сологуб с женой Анастасией Чеботаревской, с которой они устраивали у себя дома литературные салоны, 1900-е гг. Федор Сологуб с женой Анастасией Чеботаревской, с которой они ус
Sakh: Эпатаж по моему это его всё ... Казаться не таким каким он был, подстраиваться под обстоятельства из-за постоянной нехватки денег на себя, мать, сестру. При этом конфликтовать с начальством из-за принципиальных вопросов и из-за этого менять работу с переездом в другие города ... А детей он знал и любил, без этого он бы не проработал 25 лет в школах, и заметь те не в каких-то гимназиях, где обучались детки относительно состоятельных родителей, а в начальных училищах, где дети мещан, а то и бедняков, дети оборванные, постоянно голодные, ищущие что бы украсть и съесть или продать и купить еды ... Они конечно не выучили урок, да и учить не хотят, лень, отсутствие способностей, а главное зачем? Научился читать по складам и считать на пальцах. На замечания учителя и его словесные наказания не обращают внимание, т.к. их этому дома не научили, дома отец порет, причем зверски, ребенка брасают ничком на пол и лупят вожжами, ремнем, палкой, после такого словесные внушения ребенок не воспринимает, приходится ходить по домам жаловаться на учеников, тех порят в присутствии учителя розгой, но более чинно, и что там десяток - другой розог по попе, после вожжей пьяным отцом без счета ... Устав от такого, а главное в поиске большего заработка переходит преподавать в учительскую семенарию, тут уже и контингент другой, старшие подростки, лучшие из низов, т к. конкурс в такие училища был высокий, мотивация - стать учителем начальной школы, выбиться из крестьянской жизни ... Писатель преподает математику и геометрию, не странно ли? Сам выходец из низов освоил французский (ещё в училище) и самостоятельно выучил немецкий. Пытается перевести учебник с французского языка и выпустить, но неудачно ... Потом десятилетие работы школ еым надзирателем, фактически завучем по учебной части с столичном училище .. по долгу службы приходилось разбираться как раз с самыми проблемными детьми, хулиганы, драчуны, неуспевающих, принятие мер для исправления (статья о поголовном наказании детей из этой эпохи, но он ее так и не опубликовал, т к. взгляды общества уже были иные, а через 10 лет вообще отказался от данных убеждений). Выслуга лет, награда от правительства и увольнение ... А далее писательский труд, женитьба, мистика ...
Иринка: Не считаю Сологуба ни хорошим писателем, но хорошим педагогом. Смотрела "Мелкого беса" по его роману. Не понравилось.
Алекс Новиков: Помнишь ты, Ирина, осень В дальнем, бедном городке? Было пасмурно, как будто Небо хмурилось в тоске. Дождик мелкий и упорный Словно сетью заволок Весь в грязи, в глубоких лужах Потонувший городок, И тяжелым коромыслом Надавив себе плечо, Ты с реки тащила воду; Щеки рдели горячо… Был наш дом угрюм и тесен, Крыша старая текла, Пол качался под ногами, Из разбитого стекла Веял холод; гнулось набок Полусгнившее крыльцо… Хоть бы раз слова упрека Ты мне бросила в лицо! Хоть бы раз в слезах обильных Излила невольно ты Накопившуюся горечь Беспощадной нищеты! Я бы вытерпел упреки И смолчал бы пред тобой, Я, безумец горделивый, Не поладивший с судьбой, Так настойчиво хранивший Обманувшие мечты И тебя с собой увлекший Для страданий нищеты. Опускался вечер темный Нас измучившего дня,- Ты мне кротко улыбалась, Утешала ты меня. Говорила ты: «Что бедность! Лишь была б душа сильна, Лишь была бы жаждой счастья Воля жить сохранена». И опять, силен тобою, Смело я глядел вперед, В тьму зловещих испытаний, Угрожающих невзгод, И теперь над нами ясно Вечереют небеса. Это ты, моя Ирина, Сотворила чудеса.
Sakh: Алекс Новиков пишет: моя Ирина Если не ошибаюсь посвящены своей сестре ...
полная версия страницы